А на дворе стоял уже 1987-й год. Самый богатый на яркие события в моей журналистской жизни. Да и разве только в моей! Страна стремительно втягивалась в то, что сегодня именуют «кардинальными экономическими и политическими реформами». Затеянная в Кремле в 1985 году перестройка наконец-то «пришла в народ». Забурлила общественная жизнь. Люди стали всерьез задумываться над тем, что говорили с высоких трибун, и с удивлением понимать, что это касается всех. Они осознали что управление государством действительно должно стать делом их собственных голов и рук, делом каждого. Страна, наконец, почувствовала, что речи кремлевских лидеров – не банальный очередной треп про строительство светлого будущего «модернизацию», по-сегодняшнему, а реальные, ощутимые предложения власти. Общество и власть начали прислушиваться к мнению оппонента и понимать друг друга.

Ветер перемен ворвался и в коридоры Останкина. Но фактически единственной структурой на Центральном телевидении, которая оказалась готовой к «новому мышлению», была наша редакция – Главная Редакция программ для молодежи. Судите сами. К 1987-му году именно мы воплотили идею соединения, казалось бы, ранее «несоединимого» – мировоззрений и людей, говоривших до этого на абсолютно разных языках. Конечно, я имею в виду языки не только национальные, английский или русский, но и языки в переносном смысле слова – «языки мышления». Речь идет о телемостах, связавших воедино самых разных участников телевизионных программ.

Мы начали с того, что в нашей программе «Мир и молодежь» соединили в беседе ведущих журналистов, находящихся в редакции на 12-м этаже телецентра в Останкино, с рабочими крупнейшего предприятия Москвы – завода «Серп и молот». Свои телекамеры мы установили в обычной «курилке» литейного цеха, где рабочие, фактически не отрываясь от дела, могли общаться с нами по разным поводам. Они были в прямом смысле слова в своих родных стенах, которые, по пословице, всегда «помогают»; никто и ничто не мешало им быть с нами откровенными, в том числе и в выборе тем обсуждения.

К сожалению, задуманного цикла не получилось. Произошло это, прежде всего, потому, что своим громоздким телевизионным оборудованием мы все-таки нарушали естественный порядок вещей в цеху. Да и сами рабочие не могли уделять нам много времени, они ведь были «при исполнении рабочих обязанностей»; интересный разговор из-за этого иногда прерывался.

Тогда мы решили установить телемост с теми местами, где молодежь отдыхает, общается, спорит. Так родилась знаменитая программа «12–й этаж», центром которой стали молодые люди, тусующиеся на лестнице. Телекамеры устанавливались в подъездах многоквартирных домов в разных городах страны, в естественной среде обитания молодежи – там, где ее до этого никто никогда не видел, потому что не снимал. До этого советская молодежь на телевизионном экране «правильно и красиво» отдыхала в домах и дворцах культуры, в самом крайнем случае – на дискотеках. И другой молодежи для официальной пропаганды не существовало. А она была, эта самая молодежь. Ей были глубоко безразличны все комсомольские почины, официальные митинги и демонстрации, бесконечные пленумы и съезды. Участниками «12-го этажа» и стала эта, совсем другая молодежь. Реальная. И оказалось, что думает и говорит она совсем по-другому, чем в наших же собственных, «правильных», снимавшихся до этого передачах.

Да, эти ребята выглядели порой вызывающе. Бренчали на гитарах, курили, иногда выражались не слишком политесно, но зато своими вопросами и удивительно интересными рассуждениями они нередко ставили в тупик более взрослых собеседников – до этого всегда уверенных в себе комсомольских и партийных начальников, министров и депутатов. Все эти люди, как водится, собирались в останкинской студии при официальных пиджаках и галстуках, в привычной для себя атмосфере, не отвечающие, а вечно поучающие аудиторию. Привыкшие не разговаривать, а вещать, не размышлять, а воспитывать. Сталкиваясь со свободно мыслящей, раскованной, «незашоренной» молодой аудиторией, они впервые, быть может, начинали вести настоящий диалог с оппонентом.