Свет его глаз – яркий, зеленый, темный, черный, взрывающийся, на осколки распадающийся в тот момент, когда он движется вперед, вперед, вперед, оборачивая твое тело вокруг себя. Ни сантиметра кожи не останется незацелованным, ни единого нерва нетронутым, ни капли твоего сока не прольется мимо.

Запах женщины, вкус женщины, суть женщины, которая впервые в жизни чувствует себя любимой. Желанной. Красивой. Единственной. Настоящей.

Ирн выворачивает ее наизнанку – влажное изнутри бесстыдно открыто его языку, пальцам, дыханию. Да, так и есть – Иви ненавидела мужчин, но теперь ее любит мужчина и ненавидят все женщины, ведь эльфийский король любит сейчас только ее одну: дарит счастье за счастьем, сладкие всхлипы, горячие касания, спазмы до боли наслаждения, вскипающую кровь.

Если бы могла – Иви попросила бы пощады. Покоя. Отдыха. Забвения. Но слова покинули ее слишком давно, а Ирн не собирается понимать умоляющих взглядов.

Пусть это длится до утра. До следующего утра.

И следующего утра.

Фейри не может устать от любви – это его энергия и его пища. Женщина может умереть от истощения, но не тогда, когда внутрь нее изливается раз за разом тот, чья сила когда-то была безмерна и бесконечна. Иви хотела бы умереть прямо сейчас, когда вокруг есть только он и ее тело, никогда еще не чувствовавшее столь полно, сильно и по-настоящему.

Но кто ж ей даст.

Когда Ирн чувствует, что Иви уже наполнена всей той любовью, что не досталась ей за предыдущие годы, что она наполнена любовью еще на столько же – и еще, до конца ее дней, – он выходит из нее, оставляя на прохладных простынях, позволяя перестать касаться его.

Но Иви смотрит и тянется, и он прижимает ее к себе, кладет себе на грудь, обнимает и перебирает невесомые русые волосы длинными пальцами.

– Что… – Иви учится пользоваться голосом. Она приподнимается и видит подругу, выгнувшуюся на полу, словно в застывшем эпилептическом припадке. Глаза распахнуты, мышцы подрагивают. Иви все равно, но она спрашивает: – Что с ней?

– Она грезит о том, как я ее жестко трахаю, а ты смотришь и смеешься, – равнодушно отвечает Ирн, сплетая из воздуха белый персик.

Он разделяет плод на две половины и отдает одну Иви. В воздухе разливается нежный аромат.

– Зачем?.. – Иви завороженно следит, как его язык скользит внутрь сочной мякоти, и утомленное до предела тело вдруг откликается томительной жаждой.

Ирн пожимает плечами, слизывает текущий по пальцам сок и ловит потемневший взгляд. Персик тает в воздухе, а сладкие пальцы ныряют Иви между ног.

До зимнего солнцестояния – еще неделя, ему надо чем-то занять это время… и зачать первого настоящего Барда изменившегося мира.

Она слышала, что однажды детям придется ухаживать за родителями так, как родители ухаживали за ними. Но не думала, что это случится так скоро. Мама плакала, а Кристина только гладила ее по голове и говорила, что все будет хорошо. Хотя совершенно не верила своим словам.

– Я видела такие лица. И еще люди сразу становятся равнодушными, но очень ласковыми… Насмотрелась, когда дедушку в больнице навещала. Они уже знают.

Мама нашла время для анализов. Какие сказали в поликлинике, такие и сдала.

Кристина впервые почувствовала себя настолько бессильной, держа в руках бумажки с непонятными цифрами, из которых каким-то образом складывалось, что все очень, очень плохо.

И даже УЗИ сделали срочно, прямо за руку повели. Но никто ничего прямо не говорил, лишь пожимали плечами и советовали «найти возможность» обследования в платной клинике.

– Я, Кристиночка, и сама вижу. Не поеду я никуда, не буду ничего за деньги сдавать. И так понятно. Был бы шанс, накричали бы на меня, а когда ласковые, то и нет надежды.