– Я не знаю… В Обители мне больше всего хотелось, чтобы у меня был свой дом. Хоть какой-нибудь маленький, деревянный из одной комнатки и полкварда земли, но свой! Я понимаю, что мой отец желает мне добра. И, выйдя замуж, я обрету, наверное, свой дом. Но я не думала… я надеялась, что всё это будет не так. Я хочу, чтобы… если выходить замуж, то за того, от чьего взгляда сердце тает, с кем захочется всё разделить, как говорят в Храме – в горе и радости, и с кем можно поговорить, вот как с вами, а не потому, что у него триста льяров земли! Мне же не с землёй жить! – выпалила она и вдруг поняла, что точно сказала чего-то лишнего, потому что Дарри шагнул навстречу и взял её руки в свои.

– Миледи… Кайя…

Да что же она такое говорит! Да ещё в присутствии мужчины! Что на неё нашло!

В Обители за такое бы высекли нещадно. На горох поставили, чтобы вернуть разум. Она посмотрела на Дарри и разом поняла – никакой он ей не брат и не друг. Его горящий взгляд и хриплый голос, и этот порыв…

О Боги, какая же она наивная! Как же в сумятице этой дороги, в усталости и круговерти дней, наполненных событиями, надеждами и страхами, она не увидела этого!

Кайя выдернула руки.

– Простите, я не должна была говорить вам такого! – и бросилась бежать в дом.

Бегать она умела хорошо, хотя каблуки мешали и платье путалось в ногах, а от сжимавшего грудь корсета дышать приходилось часто-часто. Но Дарри догонять её не стал. Улыбнулся. Постоял в сумерках некоторое время, пристегнул саблю, одёрнул мундир и пошёл к генералу.

Когда Дарри закончил доклад, на башне в городе пробили закат, и ночь опустилась, рассыпав звёзды над горизонтом – Парус и Тур поднимались из морской воды, посеребрённой тонким месяцем. Генерал дописал свиток, посыпал песком, подул и произнёс, глядя на капитана:

– Завтра заберёшь в банке расписки. А это держи, – протянул свиток, – и к вечеру поедешь. Твои разведчики в городе? Что-то я их не видел.

– В этом городе мужчина всегда найдёт себе занятие по душе, – усмехнулся капитан. – А они – люди вольные.

– Это уж точно, – усмехнулся генерал, – забирай их завтра с собой, не хотелось бы лишиться лучших разведчиков в пьяной драке.

– Я хотел поговорить ещё кое о чём, ваша светлость, – голос Дарри стал непривычно сух и серьёзен.

Генерал посмотрел на него внимательно.

– И о чём?

– О… вашей дочери.

Между ними повисло молчание. Генерал смотрел на Дарри, а тот не отводил глаз, непривычно вытянувшись в струнку.

– Ну? Говори, – наконец, произнёс генерал, хмыкнул и добавил, – хотя знаешь, подумай сначала хорошенько.

– Я уже всё обдумал, ваша светлость, – ответил капитан бесстрастно.

– И? – генерал поднялся из-за стола.

– Мой род не богат, ваша светлость, но знатен, и принадлежит к десяти первым семьям Ирмели́на. Имя моих предков и герб висят в Зале лучших воинов, и я с честью ношу свой мундир. Моё имя не запятнано трусостью, и вы всегда были довольны моей службой – я не давал повода усомниться в моей честности и храбрости. И я хочу просить руки вашей дочери Кайи. Я смогу позаботиться о ней, дать ей своё имя и защиту, и буду для неё хорошим мужем.

Он поклонился.

Генерал посмотрел на него как-то странно, усмехнулся горько и, взяв со стола бутылку вина, налил в два бокала, один из которых протянул Дарри.

– Выпей, капитан. Тебе это не помешает сейчас, – он присел на подлокотник кресла и произнёс, глядя куда – то в угол, рассеянно и устало: – Скажи-ка мне, капитан, только дай слово, что не соврёшь.

– Клянусь своим именем и родом, – ответил Дарри с готовностью.

– Зачем она тебе?

Дарри выпил вино и, поставив бокал на стол, ответил коротко и просто: