Доктор назвал «чувством, близким к любви», то, что это чудовище Холмс испытывал к Ирен, подчеркнув, что «все чувства, и особенно любовь были ненавистны его холодному, точному, но удивительно уравновешенному уму». Меня совсем не удивило, что детектив всегда отзывался о нежных чувствах с презрением и насмешкой. Впоследствии мне довелось поближе познакомиться с господином Шерлоком Холмсом, и я убедилась в том, что он и вправду очень высокого мнения о себе и о «логическом механизме», который с гордостью называет своим разумом.

Но мне понравились заключительные слова мистера Уотсона: «Холмс вечно подшучивал над женским умом, но за последнее время я уже не слышу его издевательств. И когда он говорит об Ирен Адлер или вспоминает ее фотографию, то всегда произносит как почетный титул: „Эта Женщина“».

Превосходно, коли Ирен сумела преподать ему урок! Все, что от него теперь требуется, это держаться от нас подальше и всячески препятствовать попыткам доктора опубликовать свою рукопись. И тогда мы все сможем жить тихо и мирно, наслаждаясь заслуженной безвестностью.

Я, например, очень надеюсь, что все неприятные «загадки» – именно так и примадонна, и мистер Холмс называют таинственные происшествия, которыми, на мой взгляд, должна заниматься полиция, а не они, – остались в прошлом. В таком случае я даже соглашусь жить во Франции.

Однако, несмотря на все оговорки, доктор Уотсон с уверенностью утверждает: «И все же для него существовала одна женщина, и этой женщиной была покойная Ирен Адлер, особа весьма и весьма сомнительной репутации».

Да как смеет он возводить напраслину на мою подругу, когда она даже не мертва! Этот глупец понятия не имеет, что Ирен, и я, и Годфри, и даже Квентин Стенхоуп, дядя моих бывших воспитанниц, перевернули небо и землю, чтобы спасти его нелепую жизнь! С успехом, к сожалению! Видимо, наши усилия не пропали даром лишь затем, чтобы докторишка смог написать свою бессмысленную рукопись. И чтобы мой… чтобы дорогой Квентин был вынужден вступить в смертельную схватку с искусным шпионом и охотником по имени Себастьян Моран.

Но я не позволю себе поддаться эмоциям. Я даже не рассказала друзьям о неопубликованной (да останется она таковой во веки веков!) рукописи доктора, которая все равно не представляет интереса ни для издателей, ни для читателей.

Что сказал бы или сделал Годфри, узнай он, что другой мужчина испытывает столь неуместные чувства к его жене?

Спору нет, по-своему лестно, что величайший детектив нашего времени считает Ирен самой восхитительной женщиной в мире. Но как подобное восхищение повлияет на и без того высокую самооценку моей подруги, которую я, ежедневно и неустанно, стараюсь спустить на грешную землю?

Успокаивает меня лишь то, что доктор Джон Х. Уотсон, несмотря на все доверие, которое испытывает к нему его друг-сыщик, очевидно, не знает всех деталей истории. Судя по всему, у мистера Холмса есть тайны, которыми он не может поделиться даже со своим компаньоном; как доктор сам признается в своих записках, этот господин – не самое болтливое существо на свете.

И все же меня беспокоит, что я оказалась единственной хранительницей секрета, который Шерлок Холмс предпочитает держать при себе, подобно тому как другой, менее ярый приверженец строгой логики хранил бы бутон розы, выпавший из букета любимой дамы.

Ведь, по словам доктора Уотсона, мистер Холмс отказался принять от короля Богемии перстень с изумрудом, попросив в качестве единственной награды за свои труды фотографию Ирен, оставленную ею для Вилли… Вот что смущает меня больше всего.