Но мы приехали сюда не для того, чтобы разглядывать изящные безделушки или писанные маслом портреты прародителей. Все наше внимание было сосредоточено на стоящем у камина человеке в простом костюме черного цвета.

Перед нами был сам барон Альфонс де Ротшильд – хотя точнее было бы сказать, что это мы предстали перед ним, впервые с момента нашего знакомства в поместье Ферьер.

Французская ветвь международного финансового дома Ротшильдов была самой богатой и влиятельной. И каждым дюймом[37] своей фигуры барон отражал богатство и влиятельность своей семьи – правда, этих дюймов в его невысокой фигуре было не очень много. Это был аккуратный человек с достаточно неприметной внешностью, если бы не белоснежные усы и бакенбарды размером с крылья купидона, отвлекающие внимание от его пронзительного взгляда.

– Моя дорогая миссис Нортон, – обратился он к Ирен по-английски, изогнув седую бровь, – вы одеты весьма богемно. – В его голосе слышалось плохо скрытое удивление, даже разочарование.

– В подобном костюме была необходимость. – Даже в мужском наряде Ирен держалась с таким изяществом, будто на ней было лучшее платье от Ворта[38]. – В том месте. При известных нам обстоятельствах.

Барон отвел взгляд, как если бы хотел избавить себя от лицезрения деталей открывшейся перед ним картины.

Я была поражена. Этот человек, обладающий огромной властью, не скрывал нежелания даже думать о том, что довелось лицезреть нам – двум слабым женщинам без сколько-нибудь значительного положения или состояния. Возможно, именно такую привилегию дают богатство и могущество: привилегию избегать того, что не хочется видеть.

– Мисс Хаксли. – Он кивнул мне, стоящей немного позади Ирен, будто мальчик-прислужник во время проповеди, старающийся держаться в тени.

– Сэр, – пискнула я в ответ. Я не знала, как обращаться к французскому барону, да и не хотела знать.

Мы словно потерялись в необъятном пространстве этой роскошной залы, хотя стояли всего в нескольких шагах друг от друга в круге света от подрагивающих ламп, как на необитаемом острове посреди океана.

Я вдруг обратила внимание, что в комнате не осталось никого из прислуги. Как странно.

– Вы опросили свидетелей? – обратился барон к Ирен.

Та кивнула, но поспешила поправить его:

– Свидетельницу. Молодую американку.

Ротшильд вздрогнул и огладил усы нервными пальцами:

– Мне крайне интересно ваше впечатление от этой молодой американки, а также от увиденного на месте преступления. Прошу вас, садитесь. – Он указал на софу с огромным количеством пухлых подушек, обтянутых чуть ли не гобеленом из Байё[39].

– Пусть мисс Хаксли присядет, – слегка улыбнулась Ирен. – Собственно, вам бы я тоже посоветовала сесть. Я же… слишком возбуждена. Мне лучше оставаться на ногах.

– Значит, вы из тех людей, кто чувствует особый прилив сил в критических ситуациях. Я той же породы, мадам Нортон. – Он посмотрел на меня и снова кивнул в сторону софы, после чего опустился в величественное кресло с позолоченными подлокотниками.

Я села, куда мне было велено, но продолжала с вожделением поглядывать на пару массивных кресел с подголовниками, стоящих перед камином футах в двадцати от нас. Пальцы ног у меня сильно озябли в тесных ботинках. Должно быть, я уподобилась бы Алисе в Стране чудес, утонув в одном из этих огромных кресел и не дотягиваясь до пола своими продрогшими пальчиками…

– Полагаю, вы слышали о жестокости преступления? – спросила Ирен барона.

Тот важно кивнул и поинтересовался:

– Все действительно было так ужасно, как говорят?

– Возможно, еще хуже, но всего масштаба преступления мы не поймем, пока тела жертв не будут детально изучены в морге.