– А почему вы должны быть здесь?

– Почему? Когда-нибудь я тебе расскажу. Это мой дом.

– Ваш дом? – Теперь плохо стало мне. – Как это ваш дом? С каких это пор?

– Должен быть, по идее, со стародавних пор. А на самом деле… – Она взглянула на часы. – Вот уж два часа, как он мой.

– Ничего не понимаю!

– Мужчина, с которым я сегодня встретилась, подарил мне этот дом.

– Подарил дом? Почему?

– У него были свои причины, – коротко отрезала она. – В двух словах не расскажешь. Пожалуй, и жизни не хватит, чтобы рассказать. Моей-то уж точно.

Мы прошли дальше внутрь дома. Деревянный пол сильно скрипел под ногами. И никаких других звуков. В следующей комнате была, по-видимому, спальня. Там стояла большая кровать, с другой стороны двери был камин, а у противоположной стены комод. Следующая комната была абсолютно пуста. В помещении, которое, скорее всего, было кухней, стоял буфет без стекол. В центре самой большой комнаты – большой круглый стол, а вокруг него стулья. Стены оклеены обоями под побелку. Местами из-под краски виднелись обои, помнившие, наверное, времена первых хозяев. Пани Стефания покачала головой:

– Сколько же тут всего предстоит сделать… Сегодня я не полезу наверх, на чердак, слишком много эмоций.

Всю дорогу до Гданьска она молчала. Я не спрашивала ее ни о чем. Наверное, она не хотела рассказывать о своих семейных секретах при Мареке. Я понимала это, но думала, что у меня еще очень много времени, чтобы познакомиться с этой историей.

Сегодня я знаю, почему пани Стефания приняла этот дар. Правда, знаю не от нее. Она не успела рассказать мне свою историю, хотя не раз пыталась сделать это. То у меня не было времени, то она чувствовала себя недостаточно хорошо, чтобы начать этот разговор. А может быть, меня слишком сильно поразила любовь – или, вернее, увлечение. Я была очень рада, что моя пожилая подруга не стала свидетелем того, что произошло потом – а впрочем, наверное, стала, наблюдая за всем сверху, оттуда.

Пани Стефания умерла слишком быстро. Это случилось в одно декабрьское утро. Точнее, сразу после Рождества. Она настояла на том, чтобы пойти на всенощную.

– Почему ты мне не разрешаешь? – спросила она. – Почем тебе знать, может, это моя последняя всенощная? Тебе что, жалко?

– Пани Стефания, на дворе мороз; вон – на термометр взгляните. А вы хотите на всенощную отправиться!

Пани Стефания провела рождественский вечер в моей семье, и я только что проводила ее домой.

– Не хочешь – не иди. – Она пожала плечами. – Я к вере никого насильно не призываю.

– Да при чем здесь вера, когда на дворе такой мороз!

– Ладно, ты права. Вера ни при чем, просто я хочу попеть колядки.

– Колядки мы можем попеть и здесь. – Я села за пианино и заиграла «Тихую ночь».

– Дорогая ты моя, «Тихая ночь» – прекрасная песня, но мне хочется, чтобы рядом со мной какой-нибудь бас во всю мощь гремел «Прибежали в Вифлеем пастухи» [4].

Я рассмеялась.

– Ну, пани Стефча, аргумент так аргумент – такой ничем не перешибешь…

Я вытащила из шкафа теплый свитер, велела ей надеть (несмотря на то, что она противилась) термобелье под юбку, и мы пошли в костел. Шел снег и было очень холодно. У пани Стефании на морозе раскраснелись щеки, она, как всегда, улыбалась, хотя трудно было это увидеть – так сильно она была замотана толстым шарфом, который я подарила ей на Рождество.

– А тебе, дитя, не холодно? – спросила она.

– Нет, все в порядке. Вы всегда заботитесь о других. Может, пришло время и о себе немножко позаботиться?

– Наверное, ты права. Уже в ближайшее время, – улыбнулась она загадочно.

– Пани Стефча, что вы задумали?