У дверей кабинета ждал мсье Лефлок-Пиньель. Он кивнул ей, но уже не так приветливо, как в первый раз. Прислонясь к косяку открытой двери, он постукивал по нему пальцем; мерный назойливый звук явно раздражал мадам Бертье, она подняла голову и устало проговорила:

– Пожалуйста, можно не стучать?

На стуле рядом с ней покоилась по-прежнему пухлая зеленая шапка.

– Вы мешаете мне сосредоточиться и сами себя задерживаете, – пояснила мадам Бертье.

Мсье Лефлок-Пиньель постучал по циферблату часов, намекая, что она запаздывает. Она кивнула, беспомощно развела руками и склонилась к сидящей перед ней родительнице. У той во всем облике сквозило отчаяние: плечи сгорблены, ноги носками внутрь, руки прячутся в длинных рукавах пальто. Мсье Лефлок-Пиньель на мгновение затих, а потом снова принялся мерно постукивать согнутым пальцем.

– Мсье Лефлок-Пиньель, – сказала мадам Бертье, прочитав его имя в списке, – я буду вам весьма признательна, если вы наберетесь терпения и дождетесь своей очереди.

– А я буду вам признателен, если вы будете соблюдать расписание. Вы опаздываете на тридцать пять минут! Это недопустимо.

– Я буду разговаривать столько, сколько нужно.

– Что вы за учитель и чему можете научить, если сами не имеете представления о точности? Точность – непременное условие вежливости.

– Что вы за родитель, если неспособны выслушать других и чем-то поступиться? – парировала мадам Бертье. – У нас здесь не банк, мы здесь имеем дело с детьми.

– Вы не имеете права меня учить!

– Жаль, – улыбнулась мадам Бертье. – Я бы с удовольствием взяла вас в ученики, и вам бы пришлось сидеть смирно.

Он взвился, как разъяренный жеребец.

– Вот вечно так, – возмущенно сказал он Жозефине, ожидая от нее сочувствия. – Первые встречи еще туда-сюда, а дальше одно опоздание за другим. Никакой дисциплины! А она каждый раз нарочно заставляет меня ждать! Думает, я не понимаю, но я-то вижу!

Он повысил голос специально для мадам Бертье:

– Вы знаете, что она таскала детей в «Комеди-Франсез», вечером, прямо посреди недели, вы в курсе, да?

Мадам Бертье водила детей на «Сида». Зоэ была в восторге. Она променяла своих любимых «Отверженных» на стансы Сида и вышагивала по коридору, трагически завывая: «Ужели дерзкого мое украсит горе, и я, не отомстив, окончу дни в позоре?»[31]

Жозефине стоило большого труда удержаться от хохота, глядя на этого безусого дона Дьего в розовой пижаме.

– Они легли спать в двенадцать ночи! Это безобразие. Ребенку необходим сон. От этого зависит его умственное развитие и душевное равновесие.

Он говорил все громче. Еще какая-то мамаша подлила масла в огонь:

– И к тому же содрала с нас за это по восемь евро!

– Можно подумать, мы мало платим налогов! – вставил еще чей-то отец.

– А театр-то на госдотации. Нельзя, что ли, предоставить школьникам бесплатные билеты?

– Вот именно! – К группе недовольных присоединился еще один голос. – В этой проклятой стране заботятся только о бедных!

– А вы что молчите? – сердито спросил Лефлок-Пиньель у Жозефины.

Она покраснела, провела рукой по волосам, скрывая пылающие уши. Мадам Бертье встала и со стуком закрыла дверь.

– Она захлопнула дверь у меня перед носом! – вскричал Лефлок-Пиньель.

Он стоял бледный как мел и буравил дверь взглядом.

– Да чего вы хотите, сейчас учителей набирают из пригорода! – сказала какая-то мамаша, поджав губы.

– Какой может быть порядок, если элита осталась у разбитого корыта, – проворчал чей-то папаша. – Куда катится Франция?!

Жозефина готова была провалиться сквозь землю и решила спастись бегством.

– Думаю, пока суд да дело, я схожу к учителю… к учителю физкультуры!