– Доброго вам дня, халы! – приветливо прокричал старик, когда юноши проезжали мимо и те ответили ему тем же.

Хаты из соснового сруба тепло смотрели на путников желтыми глазами окон, побуждая поскорее оказаться в тепле. Сейчас был полдень, но из-за пасмурной погоды и сильного ливня, стемнело как вечером. Деревня Луковки была довольно маленькой, дюжина хат и все, не было даже постоялого двора. На юг по тракту расположилась деревня покрупнее, Соловьиная трель или сокращенно – Соловьи. Обычно путники останавливались там, благо в Соловьях имелся постоялый двор и даже подобие сельского рынка. Что до Луковок, то сюда заезжали разве что в гости к родне или заплутавшие путники. Свое имя Луковки получила из-за того, что ее основатели в основном выращивали и любили лиарский лук, сейчас же конечно же это уже было не так.

– Отдыхай, – погладив Грозу, произнес Леон и угостил лошадь яблоком, когда спешился и привязал ее в крытой конюшне подле хаты Зотика.

Готфрид взглянул на плачущую сосну. Так прозвали одинокое дерево посреди поля, на ветвях которого сплясал свой последний танец не один десяток бандитов и еще больше нашли свое мрачное пристанище в земле вокруг нее. Особые шутники называли ее «задорной сосной», а все из-за того количества людей, что там казнили, мол раззадоривает так, что заставляет плясать. Несмотря на наличие позорных столбов, юные эквилары не пожелали заковывать в них пленников, оставляя под дождем и в столь беспомощном состоянии. Вместо этого они крепко привязали их к разным деревьям, так, чтобы пленники не видели друг друга. Листва хоть как-то защищала от дождя, да и позиция была удобнее – стоять спиной к дереву это не стоять согнутым в оковах позорного столба. Тут кое-что привлекло внимание Готфрида, нечто нарушающее деревенскую идиллию и просто режущее глаз. Речь шла о белоснежной мраморной статуе, изображающей девушку, сжимающую в кулаках приспущенную до пояса тогу. Как большой поклонник и знаток женских фигур, Готфрид восхитился мастерством скульптора, воссоздавшего или же создавшего сей образ. Девушка стояла на подиуме как живая, рыцарю казалось, что она хочет подставить свое тело дождю, а потому снимает тогу, еще миг и та упадет ей под ноги. Струи воды, стекающие по скульптуре, подчеркивали изумляющую детализацию и внимание к деталям. Эстетическое наслаждение увы было подпорчено тем, что у статуи была сколота грудь, уж неизвестно от того, что ее так часто лапали или же намерено сломали. Готфрид с досадой цокнул языком, размышляя откуда среди деревенских хат взялось сие чудо? Тут его глаз зацепился за атласную ткань, болтавшуюся на ветру как какая-то драная занавеска на веранде одной из хат.

– Что тут вообще творится? В Луковках поселился какой-то дворянин? – рыцарь указал на трепещущую под натиском ветра ткань, которой самое место в роскошном особняке, а не подле деревенской хаты.

– Спросим у Зотика, что все это значит, – предложил Леон, пожав плечами.

Друзья направились к двухэтажной хате из сруба, подле которой оставили лошадей. Стучать не пришлось, дверь распахнулась сама, едва не врезав по носу гостям. Своих давних друзей радушно встречал тот еще гигант. Рыжеволосый, на две головы выше Леона и Готфрида, с широкими как распущенные паруса плечами и ручищами столь крепкими и длинными как мачты. Скажи рыжеволосый мужчина, что может колоть ими дрова, удивления это бы не вызвало. На его фоне оба рыцаря выглядели мальчишками, которым едва ли исполнилось десять лет. Голос был под стать его фигуре – зычный и властный. Не мудрено, что такой здоровый и сильный мужчина управлялся со всем тем хозяйством, что имела его семья.