Три платья. Один бал. Одно решение. И всего один кавалер.

Насчет угощения Нина оказалась права. Раскладные армейские столы поражали обилием сэндвичей, мармелада, бисквитов, колбасок и даже пирожных. По углам зала стояли большие баки с кипятком. Желающие могли выпить некрепкого пива и сидра. На нескольких столах Дороти даже увидела бутылки с вином. Взяв чашку чая и маленький сэндвич, она села в углу. В зале непрерывно гремела музыка. Британские и польские летчики смеялись и танцевали с приглашенными. Свинг – кажется, так называлась эта музыка. Дороти она понравилась. Звуки парили под потолком, стремительно ныряли вниз и потом столь же стремительно взлетали. Дороти смотрела на танцующую молодежь, стараясь держать в поле зрения своих девочек. Сейчас обеим было не до нее. Розовощекие, они танцевали и смеялись. Их недавно завитые локоны подпрыгивали, ударяясь о крепкие молодые плечи. В сравнении с ними Дороти ощущала себя вялой, а свое присутствие на танцах – неуместным. Как хорошо, что она сидит в углу.

В гостях и на вечеринках ей нравилось сидеть в углу. Для нее не было ничего хуже, чем попасть в большой круг гостей и чувствовать, что ее не замечают. Нет, было, когда она оказывалась запертой в подобном кругу, среди глупых людей, которые задают глупые вопросы и мельтешат перед глазами. А как противно, соблюдая приличия, смеяться шуткам, смысла которых не понимаешь. Нет, уж лучше сидеть дома, одной, в тишине. Дороти откусила кусочек сэндвича с рыбным паштетом и мысленно задалась вопросом: какого черта она согласилась пойти на эти танцы? Командир эскадрильи Петриковски заехал за ней на служебной машине ровно в семь вечера. Широко улыбнулся, сделал комплимент по поводу ее платья. Дороти было и приятно, и неловко. Принаряженные, возбужденные девушки уселись на заднее сиденье и всю дорогу болтали и хихикали. Нина положила глаз на одного парня, с которым надеялась «покалякать» на танцах. В машине военных летчиков пахло соломой, кожей и сигаретами. У Дороти закружилась голова. Они ехали мимо лужаек, зеленых изгородей, деревьев и цветов, домов, пешеходов и велосипедистов. Все это стремительно проносилось мимо.

Зал пульсировал от всплесков молодой энергии. Вокруг болтали, смеялись, ревновали и злословили. Дороти продолжала наблюдать за Эгги и Ниной, а также за остальной танцующей, флиртующей и смеющейся молодежью. Командиру эскадрильи было не до танцев. Он постоянно перемещался по залу, следя за тем, чтобы музыка была громкой, но не оглушительной. Дороти видела его беседующим с соотечественниками и с английскими летчиками. Говорили, что вскоре будет создана польская эскадрилья. Как здорово, что командир хорошо владел английским и не испытывал трудностей в общении. Казалось, всем хотелось побеседовать с Яном Петриковски. Он умел очаровывать людей, обладал какой-то магией притягательности. Но все, что в данный момент чувствовала Дороти (точнее, то, что она, возможно, начинала чувствовать), казалось ей совсем не важным. Дороти незаметно наблюдала за ним, потом искала глазами девочек, а найдя, снова поворачивала голову в его сторону. Сейчас командир эскадрильи разговаривал с несколькими женщинами из ее деревни. Те кивали, улыбались и поедали его глазами, не забывая одновременно набивать рты угощением.

В угол, где сидела Дороти, забрели две односельчанки – Сьюзен и Марджори. Дороти была с ними едва знакома, но вежливо улыбнулась, когда они расселись по обе стороны от нее.

Женщины принялись расспрашивать, как она себя чувствует. В деревне до сих пор говорят о ее храбром поступке. Она знает об этом? Ее считают героиней.