Чаго восхищенно блестит глазенками. Он долго ждал каких-нибудь чудес. И дождался.

– Это, наверное, далеко? – волнуется он.

– Далеко, – кивком соглашается старик.

– Но… туда же можно добраться? – вслух размышляет Чаго, лихорадочно поглядывая в направлении вышки, где неизменно стоят охранники с автоматами. Они могут разрушить его новые мечты. Легко.

– Нет ничего невозможного, – говорит старик.

– Ничего-ничего? – допытывается Чаго.

Старик утвердительно кивает. Малыш стихает, обдумывает что-то. Ночь плотней обступает догорающий костер. Работники постепенно встают и уходят друг за другом в барак на ночевку.

– Не морочь мальчишке голову, – говорит старший, – он сам спать не будет и другим не даст.

Старик молчит, будто и не слышит вовсе.

– Говори, говори! – шепчет малыш. – Ты ведь не все рассказал, ведь так?

– Слишком долго слушать опасно, – возражает старик, поднимаясь. Он напился и наелся до отвала и мечтает бросить свои старые кости на тощий тюфяк, сулящий благодатный отдых.

– Почему? – не понимает малыш.

– Поздно уже, – устало откликается старик, уходя.

Чаго остается один. Он взволнован, долго думает об услышанном. В ночи он похож на мелкого хищного зверька, стерегущего добычу: поджав ноги и обхватив руками колени, он вытягивает шею, щеки горят румянцем, а глазенки сверкают, как угольки костра.

Мир кажется необъятным, прекрасным, неведомым. Взгляд Чаго бывает частенько прикован к горизонту, и тысячи вопросов вертятся на языке. Но взрослым не нравится, когда он пристает к ним с расспросами. Чаго растет среди рабочего люда, бедноты. Тяжелый труд не располагает к многословности. «Сделай то», «сделай это», «иди отсюда» – почти все, что он слышит. А после работы все едят торопливо и разбредаются на ночлег. Редко, когда случается ему слышать разговоры иные, кроме ругани, жалоб на жизнь и пьяной ахинеи. Чаго не угнетает такое общество, поскольку иного он не знает и довольствуется мечтами. Со временем одних мечтаний становится мало.

Этой ночью Чаго стонет и мечется по тощему матрацу, набитому соломой, пылью и клопами. Ему грезятся диковинные сны. Безмолвие изредка нарушают голоса леса. Охранники по периметру светят огоньками сигарет. Горят узкие окошки самодельной лаборатории. Под дулами автоматов работники ночной смены трудятся, превращая собранные днем листья в белый порошок.

Забыв об ограничении скорости, вздымая фонтаны брызг, Ник мчится по городу мимо патрульной машины ДПС.

– А!.. – едва успевает отреагировать один из патрульных полицейских.

– Расслабься, – второй устало потягивается, расправляя затекшую спину. Что может быть хуже утра после дежурства? А впереди ждет выволочка у шефа на планерке.

– Кто это был? – удивленно интересуется стажер и провожает мотоцикл взглядом.

– Колдун, – отвечает более опытный его напарник. – Спешит навстречу смерти, пока его место никто не занял. Иди возьми нам кофе покрепче. И пончиков со сгущенкой. Эх, дрянь погода! – почему Ника не трогают, он предпочитает умолчать.

Тучи свинцом придавливают небо вплотную к асфальту. Питер хлюпает навзрыд лужами и пенящимися под колесами потоками воды. Мелькают зонты, гремят трамваи, автобусы и такси медленно продвигаются в наползающий туман. Невзрачность стелет пелену повседневности.

По пути Ник притормаживает на знакомом перекрестке, у магазина музыкальных инструментов. Здесь работает один из его давних знакомых – Жека Хилый.

«Заглянуть, что ли?» – думает Ник, подруливая к большой стеклянной витрине. Несмотря на ранний час, магазин открыт. Через стекло видно хозяина.

На краю тротуара стоит дедок с непокрытой вихрастой головой, в потрепанной куртке с чужого плеча. В глаза сразу бросается изрядная худоба. Рядом жмется тощая псина. На шее дедка висит картонка с надписью «Немного на еду».