1) Противопоставление индуктивных методик теоретической дедукции – этап, пройденный наукой и благополучно забытый, потому что ученые, относившиеся к теории как к "спекуляции", в конце концов, все оказались в плену плохих теорий. Никаких "двух путей" в языкознании нет: как и во всех науках, существует один путь эмпирического фактоведения, сравнительного анализа и теоретического синтеза. Жаль, что ученые столь высокого уровня не понимают такие элементарные вещи. Вооружившись компьютером, нелепо думать, будто он не только отсортирует мириады языковых единиц по сотам, но и создаст теорию происхождения языка.
2) Аналогия не есть генеалогия, а сравнение не есть доказательство. Выше говорилось о "расцвете" компаративистики в современной России. Что она доказала? Что английский язык произошел от русского, потому что слова похожи? Англоязычные считают по-другому, исходя из тех же оснований. Это не наука, а одна только идеология. Объективный исследователь, идя этим путем к истокам, неизменно упирается в проблему некоего древнего утраченного индоевропейского праязыка, у которого, в свою очередь, был предшественник.
Даже если отбросить миграции, язык народа, неизменно обитающего в одной местности с одними и теми же соседями, меняется каждое тысячелетие. Современные русские с немалым трудом изучают в университетах язык Ярослава Мудрого, он приравнивается к иностранным. Всего около шести тысяч лет назад бытовал общий язык всех индоевропейских народов, а мы сейчас не понимаем англичан, французов, испанцев. Задолго до нас римляне не понимали парфян, греки – персов, а между тем общие предки тех и других народов говорили на одном языке всего за 2 тысячи лет до их общего бытования. Население Великого княжества Литовского и Московского царства говорило на одном языке–государственным языком Литвы был русский. Никакого языкового барьера не было. Политическое разделение произошло в 15в. Уже к 18в. сформировались отдельный русский и отдельный белорусский языки. Отличия при этом существенные – поезжайте в Беларусь, послушайте радио. Зная русский, можно догадаться, о чем идет речь, но что именно говорят, вы,"шановны грыдачы", не поймете, даже если это будет простейшая информация о "викамкаме" и "господарствах". Не знающий белорусского языка человек может решить, что речь идет о каких-то местных олигархах, развлекающихся канканом, тогда как на самом деле в райсовете обсуждали колхозы.
В сравнении с праиндоевропейским языком даже санскрит – младенец. А человечеству, как минимум, 40 тыс. лет! О какой "сравнительно-исторической" реконструкции первых стадий развития человеческого языка" может идти речь, если даже реконструкция общего индоевропейского языка зашла в тупик, при том, что большинство его производных известны и даже живы?
Совершенно прав А.Пинкер, утверждая: "Историю слов невозможно проследить настолько далеко в прошлое. Это будет напоминать рассказ о человеке, заявлявшем, что он продает топор Авраама Линкольна – он объяснял, что за прошедшие годы лезвие пришлось поменять дважды, а топорище – трижды. Большинство лингвистов полагает, что после 10 000 лет в языке не остается никаких следов того, чем он был". (Пинкер, 2004,С.247).
Само понятие "глоттогенез" (происхождение языка) стало в глазах современных лингвистов каким-то малопризнаваемым. Дескать, с одной стороны наука; с другой – "спекуляция, называемая теория глоттогенеза". Это, на мой взгляд, ни что иное как выражение бессилия языковедческого сообщества, которое после двух с половиной веков развития лингвистики осознало, что не может решить проблему происхождения языка. В психологии известен феномен "полного отрицания": то, чем человек дорожил, что было для него всем (Родина, другой человек), будучи потерян навсегда, очень сильно тревожит фактом своего существования. Оказывается, что "крупно расставаться" гораздо легче, когда переходишь к полному отрицанию, а не частичному. Отсюда выражения типа "проклятая моя Родина" или "худший враг – это бывший друг", феномен ненависти к бывшим любимым. Подобным образом проблема глоттогенеза превратилась из основного увлечения самых выдающихся лингвистов прошлого в "спекуляцию", о которой выдающиеся лингвисты современности говорят едва ли не с презрением.