Невероятно далеко ушла наука о языке от понятия «язык – это способ выражения мыслей с целью коммуникации». Язык оказался неуловим. Его первичная единица – архифонема – незвучащая, но сущая в мозге, – это оппозиция, имеющая характер суперпозиции.

Сложно? Возникает вопрос: зачем я все это пишу? Обычно книга о происхождении языка начинается с того, что автор начинает рассуждать про обезьян: как шимпанзе или гориллы визгами дают понять, чего хотят. Как они научаются складывать несколько слов из пластика. К тому всё это пишется, чтобы читатели поняли: какое это сложное, противоречивое "в-себе" явление, – естественный человеческий язык, о котором я пытаюсь рассказывать максимально просто. Глупо рассуждать об истоке явления, сути которого не понимаешь. Именно этим занимаются симиалисты, пишущие книги о происхождении языка. Поражает простота подходов, которая "хуже воровства". Люди, называющие себя учёными, не понимают разницы между звукопроизводством животных и человеческим языком. Не понимают, что в основе первого лежит звук, принципиально не отличающийся от шума леса или текущей воды, а в основе второго – неуловимая суперпозиция, тождество противоположностей, что это принципиально разные явления.

"Хватит философствовать!" или лингвистический термидор

Вплоть до первой половины 20в. развитие теоретической лингвистики происходило в основном на базе морфологии. Типологии языков носили ярко выраженный морфоцентричный характер. Основным объектом изучения являлась морфема, прежде всего корень, потом настал черед пристального внимания к периферии – и выявился парадокс: корень сам по себе не существует, он является корнем, если самоопределяется через периферию; как не бывает короля без свиты, так не бывает корня без периферии; в свою очередь, периферия слова без корня – это тоже не периферия, а языковая свалка. Лингвисты поняли, что словарно-слоговый подход к языку делает лингвистику беспочвенной, ибо основным предметом становится нечто беспредметное, а именно оппозиция: корень/периферия, а не сами морфемы, взятые в отдельности.

В свете этого обоснованного, на мой взгляд, вывода, мы можем дать оценку идей академика Н.Я.Марра, который придавал морфемам самодовлеющее значение, выделяя некие "столбовые корни". Эти идеи носили примитивно-материалистический характер, диалектика отношений у Марра отсутствовала, хотя попытка найти некие естественные краеугольные камни, на которых могла бы основываться лингвистика, очень интересна сама по себе. В целом это путь, который сейчас продолжает семантическое направление. Но в морфемах, как выяснилось, универсалий нет. Марр этого не понимал.

Диалектический структурализм, инициированный Соссюром, поставил задачу выявить все структурные звенья языковой деятельности, разделенной теперь на собственно язык как внутреннюю деятельность, и речь. Цель – дойти до истока языка, найти почву, плотью от которой он является, – встала еще острее ввиду того, что появившаяся методология, казалось, позволяла дойти до основ. Разумеется, на повестку дня прежде всего встало изучение фонемы, как того, что является "кирпичиком" морфемы.

До Пражской школы в лингвистике господствовало определение фонемы, данное Бодуэном де Куртенэ: подвижная часть морфемы. Казалось, что фонема, как не несущая сама по себе смысловую нагрузку, – простой звук, – это нечто факультативное по отношению к морфеме.

Пражская фонологическая школа произвела переворот в представлениях о фонеме. Итогом ее исследования стал вывод о ней как о дифференциале, который значим не сам по себе, а в контексте суперпозиции. Фонема оказалась неисчерпаема, в ней открылась бездна, куда с методами одной лингвистики путь закрыт.