Никита достал из шкафа медицинский бутылек с плотно притертой резиновой пробкой, придвинул три стакана, в один плеснул спирту, в два других – воду. Доктор внимательно следил за манипуляциями молодого доктора, удивленно поинтересовался, отчего это только в одном стакане спирт, а в двух – вода. Никита пояснил, что спирт и водичку на запив для него, Юрия Федоровича, а второй стакан с водой для себя.

– Так ты что, только воду пить собираешься?

– Воду, – подтвердил Максимов. – Я алкоголь вообще не употребляю, тем более на дежурстве.

– Не на дежурстве, на вахте, – машинально поправил Колотаев. – И спирт никогда не пил, даже в мединституте?

–Никогда не пил, – подтвердил Никита, – даже в мединституте.

– Погоди, погоди, да ты вообще хирург ли?

– Хирург первой категории, – уточнил Никита.

– А где ж ты непьющего хирурга видел? – изумился коллега.

– В зеркале.

– Чего такое сказал? В каком таком зеркале? – изумился судовой врач.

– Сказал, что непьющего хирурга в зеркале вижу, каждый день. Когда бреюсь, в зеркало смотрю, там непьющего хирурга и вижу.

Юрий Федорович долго, не мигая, смотрел на странного своего коллегу. Видно, такого ему встречать еще не приходилось. Потом, так и не сказав ни слова, единым махом влил в себя спирт, подышал в рукав, перевел дыхание и слегка севшим после приема «шила» голосом произнес: «Да-а, теперь уж и не знаю, как с тобой разговаривать», – и полез в карман за сигаретами. К стакану с водой он так и не прикоснулся.

– Здесь же курить нельзя, – неуверенно произнес Никита.

– Больным нельзя, тебе нельзя, мне – можно.

Колотаев с видимым удовольствием затянулся, выпустил дым витиеватыми колечками, приказал:

– Плесни еще.

Через полчаса он ушел, оставив Никиту в полном недоумении. Судовой врач расспрашивал своего молодого коллегу о том, с кем он успел на ледоколе познакомиться, о чем говорят, какие настроения у полярников, даже спросил, как Максимов относится к власти в целом и к президенту страны лично. О медицине не было сказано ни слова.

Сменял Никиту на вахте его старый питерский знакомец доктор Родинов. Как тот и предсказывал, на палубе они нет-нет да и встречались, и хотя дружбы не водили, но явно симпатизировали друг другу, обменивались пару-другой фраз, иногда выкуривали по сигаретке, болтая ни о чем. С ним-то, Виктором Георгиевичем, и поделился Никита своим недоумением.

– Ах, этот, – пренебрежительно махнул рукой Родинов. – Известный персонаж. Ко всем лезет со своими вопросами. Похоже, он из этих, о которых Дзержинский говорил, что у них должны быть холодная голова, чистые руки и горячее сердце. Ну, насчет головы и сердца не скажу, не знаю, а вот руки у Федорыча точно чистые. Потому как он ими ничего не делает.

– Как понять?

– Да так и понять. Если к нему кто-то обращается с простудой, скажем, или с головной болью – это пожалуйста, таблеточку даст с превеликим удовольствием, а если посложнее какой случай, так он сразу нас зовет, полярных врачей. Вроде, как консилиум собирает, посоветоваться хочет. А на самом деле лечим мы, а он лишь присутствует. Мы эту его хитрость давно раскусили. Может, он и окончил какие-нибудь курсы, но то, что он никакой не врач, – это точно. В лучшем случае диплом купил, сейчас это несложно. Однако ты с ним вообще-то поосторожнее, следи за словами. Поди, отчеты пишет и отправляет своим товарищам «с холодными головами и горячими сердцами». В Институте полюса Первый отдел тоже никто не отменял, может, только название и заменили.

– Так вы думаете…

– Слушай, парень, я сказал тебе то, что сказал, а уж думать ты сам думай. И мыслями своими не делись, не советую. А то, неровен час, тот, с кем ты своими мыслями поделишься, прямиком и побежит к этому «доктору с чистыми руками».