– Никому нельзя доверять, – она сделала паузу, будто вспомнила что-то личное. – Никому.

Однако, мама права, иногда стоит хранить документы немного дольше обычного. Но кипа квитанций и различных бумаг от стиральной машины и телевизора, например, захламляли все квартиру. Все равно они уже бесполезный хлам. В серванте не было ни единого пустого места. Все завалено чеками, инструкциями, кредитными договорами, чей срок уже давно истек.

Когда я управилась с квитанциями, мама наконец-то отстала от меня. Я допивала чай и давилась макаронами, поглядывая в дневник. Н его страницах почти отсутствовало домашнее задание. Несколько упражнений по русскому и параграф по географии. Впереди выходные. Передышка. Не надо видеть эти рожи.

Вернувшись в комнату, я уселась за стол и включила настольную лампу. Она так грела, что становилось жарко. Но мне нравилось, когда в темноте ее свет ложился мягко на предметы на столе. Они отбрасывали красивые жесткие тени, создавая забавные рисунки. Обои сразу казались темными, а узоры – устрашающими. Каждый завиток превращался в лапы монстра, выползающего из-под кровати и тянущего свои лапы-щупальца к плакатам Аврил Лавин^>6. Мне становилось жутко. Но нравилось, что в темноте комната меняла свой облик. Свой старый уродский облик.

При свете дня все было старым и несовременным. Деревянный самодельный стол, полки из старых столешниц, шифоньер с едва держащимися дверцами, которые скрипели при каждом прикосновении, и узкая кровать. Люстра года моего рождения. У бедных людей денег нет на что-то новенькое. Из современного висели плакаты знаменитостей из журнала «Все звезды» и «Cool» и музыкальный центр, который помимо кассет мог проигрывать диски.

Пока мама была чем-то занята, я тихонько достала свой личный дневник секретов из тайника. За учебниками я устроила небольшое пространство, куда я прятала его. Мать туда не лазила, я надеялась на это. Вряд ли она просматривала атласы, биологию и прочие книги. Комнату я убирала сама, так что, мне казалось это надежным местом.

Немного подумав, я начала заполнять страницы дневника своими мыслями и гневом. Я выплескивала его на одноклассников, которые общались со мной, если надо было списать, и унижали меня, если уже взять с меня было нечего. На единственную подругу, которая умудрялась осуждать меня и не понимала, а иногда пополняла ряды моих врагов, когда я обижалась на нее. На Чижика, который приставал ко мне постоянно и нудил. И на маму. За то, что она взращивала во мне урода.

Иногда я так сильно давила ручкой, что разрывала бумагу. Я писала, пока во мне не умирала последняя частичка злости, пока меня не отпускало. И тогда я таращилась в окно и наблюдала, как в соседнем доме в окнах мамы расчесывали волосы дочкам, как папы подбрасывали сыновей в воздухе и щекотали их, как старушка выглядывала в окно и одиноко пила чай. В их окнах отражалась жизнь, которой у меня не было.

Сейчас

За окном рассвело, и стекла дома напротив отражали блики холодного солнца. Во дворе соседи прогревали машины, и дым от выхлопных труб застелил землю. Давление не давало клубам газа подниматься выше, и казалось, это утренний туман сел на город. Грязно-голубой сигаретный дым пронзал легкие мужчин, толпившихся около подъезда, шумно обсуждая что-то. Бабушка с собачкой прогуливалась по тротуарной дорожке, приговаривая себе под нос очередные претензии к жизни. Город постепенно оживал. Я подолгу могу смотреть в одну точку и думать о важных вещах и не очень, могу разглядывать как ветер гоняет волны на лужах, как кошка умывается на подоконнике квартиры в соседнем доме, но сегодня я не могла сконцентрироваться на чем-то одном, мое внимание перепрыгивало с полуголых деревьев во дворе на каркающую ворону около мусорного бака. Я чувствовала внутреннее беспокойство, и не понимала из-за чего оно. То ли из-за сообщения о возможности уехать в Москву, выйдя из зоны комфорта. То ли из-за приключений в ночи с монстром из сна. Я взглянула на часы, стрелки сдвинулись лишь на пятнадцать минут.