Не теряя ни секунды он ринулся к ней, но увидел лишь бездыханное тело бедной служанки с широко распахнутыми глазами и полураскрытым ртом. На полу комнаты Тристан заметил также ярко-синий камешек – вероятно, это был осколок лазурита похожего на те, что украшали рукоять меча одного из преследователей, от которых ему удалось ускользнуть несколько дней назад.

Однако, уловив неясный шум, доносившийся из передней, он решил как можно скорее удалиться, прежде чем кто-либо смог застать его в таком неподходящем месте.

На следующее утро молодой дипломат вместе со своим сподручным покинул за́мок. В тени одной из крепостных башен, среди приспешников герцога Калабрийского Пьетро сумел узнать одного из молодчиков, посягнувших на их жизнь в день приезда. Он тут же сообщил об этом своему господину, но тот, не желая ставить под угрозу достигнутый в ходе переговоров результат и учитывая всю шаткость политической ситуации, решил воздержаться от каких бы то ни было выяснений и, попрощавшись с присутствовавшими, тронулся в путь.

Наконец, прежде чем опустить занавес и поставить точку в этой истории, у входа на постоялый двор, где наши герои оставили своих лошадей, Тристан наткнулся на худенького парнишку, с трудом ковылявшего по улице. Несмотря на его жалкий, потрёпанный вид, папский чиновник признал в нём того самого пострелёнка, который помог им спрятаться от головорезов, нанятых Альфонсом; бедняга, казалось, потерял дар речи, был чумазый, весь в синяках и ссадинах, на ноге у него зияла скверная кровавая рана. Было очень холодно; Тристан приволок мальчонку в гостиницу и заплатил хозяйке, чтобы тому подлечили хотя бы самую большую рану. На следующий день он доставил бедолагу к его родным, сдав его на попечение старшего брата, который встретил их на пороге дома и, исполненный признательности, пригласил молодого дипломата в дом – убогую лачугу, лишь отдалённо напоминавшую человеческое жильё. Мужчина средних лет – по всей видимости, отец семьи – пересыпа́л зерно в маленькой кладовой, мать пряла шерсть, одной рукой убаюкивая младшую дочурку, тогда как другая женщина, постарше, сидя на каштановом сундуке, служившем ей скамейкой, рассказывала домочадцам какую-то историю. Это унылое зрелище навело Тристана на мысль воспользоваться моментом, когда рассказчица, встревоженная внезапным клокотанием похлёбки в котелке, ненадолго отвлеклась, и сунуть золотой флорин под соломенную подушку, лежавшую поверх дырявого матраса, набитого сухой листвой, на котором спала розовощёкая малышка в тряпичных пинетках. Попрощавшись, участливый гость вышел прочь.

Сцены, которым он стал невольным свидетелем в ходе поездки в Неаполь, не покидали его воображение и по возвращении в Рим, где даже украшенная фазаньими перьями роскошная фетровая шляпа с широченными полями, – подарок его друга Людовико, который он обнаружил на своей кровати, – не сумела вытеснить из его головы навязчивые воспоминания.

Миссия была выполнена на славу, жаль только, что количество неразрешённых вопросов, которые вот уже много лет копошились в его голове, не давая покоя, лишь поприбавилось… Та бедная женщина, кардинал Латино, король Ферранте и, наконец, Неаполь… Что же в действительности их связывало с его матерью?

Его Святейшество был очень доволен успешным результатом поездки Тристана, чего нельзя было сказать с такой же уверенностью о Риарио, который, вероятно, рассчитывал заполучить должность главнокомандующего новой коалиции. Что же касается семьи д’Эсте, то представители этой славной династии наконец-таки смогли свободно вздохнуть, будучи заверены в скором прибытии подкреплений со стороны арагонцев Альфонса Калабрийского, флорентийцев Николы да Питильяно и римлян Вергилия Орсини.