«Суп!» – возвестила Готон.

Госпожа Рено взяла сына под руку, нарушив тем самым все правила этикета и даже не извинившись перед гостями. Она не извинилась и тогда, когда первым налила суп дорогому сыночку, а не гостям. Леон промолчал и был абсолютно прав: каждый сотрапезник скорее согласился бы пролить суп на свой жилет, чем попробовать его раньше дорогого Леона.

«Мама, – воскликнул Леон, держа в руке застывшую на весу ложку, – первый раз за три года я ем по-настоящему вкусный суп!»

Госпожа Рено покраснела от удовольствия, а Готон разбила что-то из посуды. Обе решили, что ребенок сказал это нарочно, чтобы польстить их самолюбию, а между тем он сказал чистую правду. На свете есть лишь две вещи, которые не доступны человеку, находящемуся вне родных стен: первая из них – это вкусный суп, а вторая – бескорыстная любовь.

Если бы я взялся добросовестно перечислять все выставленные на столе блюда, то каждый читатель неминуемо захлебнулся бы собственной слюной. Я даже полагаю, что у многих особо чувствительных читательниц случилось бы несварение желудка. К тому же надо понимать, что перечисление блюд продолжалось бы до самого конца этой книги и на то, чтобы рассказать удивительную историю Фугаса, у меня осталось бы не больше одной страницы. Поэтому я вместе с вами возвращаюсь в гостиную, куда уже подали кофе.

Леон успел выпить только половину чашки. Не подумайте только, что кофе был слишком горячим, слишком холодным или слишком сладким. Ничто в мире не помешало бы ему выпить свой кофе до последней капли, если бы внезапно у входной двери не раздался стук молотка. Кто-то стучал в дверь, и этот стук немедленно отозвался в его сердце.

Минута ожидания показалась ему невероятно долгой. Нет, не так! Скажу иначе: за все время его странствий ни одна минута не показалась ему такой же долгой, как эта. Наконец в гостиную вошла Клементина, вслед за ней появилась ее тетя, почтенная мадемуазель Виржиния Самбукко, после чего до ушей мандаринов, по-прежнему улыбавшихся на этажерке, донесся звук трех поцелуев.

Вы спросите, почему трех? Слишком торопливый читатель, который до всего догадывается раньше автора этих строк, конечно, уже нашел всему разумное объяснение. «Нет сомнений, – скажет он, – что Леон был слишком хорошо воспитан, чтобы поцеловать больше одного раза достопочтенную мадемуазель Самбукко, но, увидев Клементину, собиравшуюся стать его женой, он не удержался, удвоил дозволенную порцию поцелуев и был прав.» Именно такие суждения, друзья мои, я и называю безрассудными. В действительности все обстояло совсем не так. Первым поцелуем губы Леона одарили щеку мадемуазель Самбукко, второй поцелуй губы мадемуазель Самбукко запечатлели на левой щеке Леона, а с третьим поцелуем вышла неувязка, отчего два молодых сердца испытали сильнейшее потрясение.

Леон, по уши влюбленный в свою будущую половинку, бросился вперед, ничего не видя перед собой, пытаясь сообразить на ходу, в какую именно щеку он должен ее поцеловать и одновременно твердо намереваясь немедленно получить удовольствие, которого был лишен с весны 1856 года. Клементина ничего не имела против. Она намеревалась прикоснуться своими прекрасными алыми губками к правой щеке Леона, а, возможно, и к левой, что ей было совершенно безразлично. Но оба действовали так поспешно, что ни его, ни ее щекам так и не досталось предназначенное лобзанье. В итоге живущие на этажерке мандарины услышали вместо двух поцелуев только один. Леон застыл в недоумении, Клементина покраснела до самых ушей, оба отпрянули друг от друга, и их взгляды уперлись в розочки на ковре, которые навсегда запечатлелись в их памяти.