– Я? Что?

– Что-то о семи нотах.

– Да. Я говорил о том, что музыка – и хорошая, и плохая – состоит из семи нот. Всё просто. – И он выжидающе уставился на меня.

– А как вы отличаете хорошую музыку от плохой?

Виталий очень внимательно окинул меня взглядом, а господа на противоположной стороне стола занялись каким-то разговором о дорогах и сцеплении.

– Вот скажите, что сейчас играет? – осведомился у меня Виталий, кивнув абстрактно в сторону барной стойки.

Я прислушалась и, не в силах сдержать радостную улыбку, ответила:

– Pink Floyd.

– Не просто Pink Floyd, – важно поправил меня Виталий, – а Dark Side Of The Moon. Что вы чувствуете, слушая эту музыку?

– Как будто жизнь, которую мы знаем – лишь одна картинка, настоящая жизнь бесконечна, а все мы – бессмертны.

– Вот видите, как вы замечательно ответили на ваш вопрос.

Я смущённо посмотрела на него.

– Я была бы не против, если б и вы на него ответили.

– Музыка в любом виде есть оружие. Хорошая музыка – это музыка, которая умиротворяет душу, заставляет чувствовать прилив сил, придаёт нам стремление совершить что-то прекрасное – иными словами, созидает. Плохая, ничего не значащая – разрушает. Хорошая музыка всегда даёт возможность найти выход из хандры, плохая – ослабляет и вгоняет в хандру ещё глубже. Хорошая музыка – это стимул мыслить, а плохая предоставляет прекрасную возможность обходиться без мышления вообще. Вся проблема в том, что в музыке, которую слышат наши уши, действительно только семь нот – а в том, что слышит сердце, их гораздо больше. Когда одна и другая гамма попадают в ассонанс, музыка и становится хорошей. Вот они сегодня сказали, что я сыграл Скрябина лучше Скрябина, – продолжал Виталий, обращаясь теперь уже к своим товарищам слева от меня. – Но на самом деле это невозможно, потому что Скрябин хорош только тогда, когда он – Скрябин, именно в этой конституции и с этой душой. Я же, пользуясь атмосферой и общим состоянием, позволил себе небольшую импровизацию, которая попала как раз в эту самую атмосферу. Поэтому они так и сказали. Но ни в один другой день ни на одном другом концерте это бы не прокатило.

И он залихватски опрокинул в себя половину стакана с виски, закончив таким прозаическим способом собственную лекцию.

Друзья на этот раз не стали с ним спорить – они были заняты заинтригованным разглядыванием меня и время от времени бросали нетерпеливые взгляды на Мирослава. Похоже, его давно тут ждали.

Мирослав как раз в это время закончил беседу со второй группой, обсуждавшей сцепление, пригубил свою «текилу санрайз» и посмотрел на меня, спокойно улыбаясь глазами.

– Виталий – музыкант, солирует в концертном зале Мариинского театра, – сказал он, словно подытоживая состоявшееся знакомство. И продолжил, отдавая дань другим своим товарищам по кругу: – Михаил – художник-пейзажист, Костя – ассистент преподавателя на кафедре физики в СПбГУ, Рустам танцует рок-н-ролл, Макс – байкер.

Поймав сдержанный и одновременно пронизывающий взгляд последнего, я неожиданно пришла к мнению, что все названные занятия – за исключением разве что ассистента преподавателя физики и солиста Мариинского театра – были своего рода лицевой картинкой на обложке книги, за которой могло скрываться что угодно – от библиотекаря до руководителя риэлтерской конторы.

Мирослав, закончив представление, перешёл к активной беседе, моментально стянув на себя всё внимание собравшихся, и вскоре все пятеро бурно обсуждали какие-то мало понятные мне материи, в то время как сам Мирослав, потягивая свою текилу и закусывая её мясной нарезкой, молча и внимательно следил за ходом разговора, время от времени вставляя комментарии, которых, казалось, от него все ждали. После этого наступал новый виток обсуждений, в ходе которого все выступали сольно и хором, говоря и рассказывая разные вещи, но при этом то и дело ловили взгляд Мирослава, убеждаясь, что он следит за рассказом и готов предоставить рецензию.