Я поступил на службу в январе 1915 года и за три недели постиг самые азы начального обучения вместе с парой дюжин других новобранцев. Мы с Сарой поженились в конце февраля, а через два дня я отбыл во Францию.

Нам почти сразу пришлось понюхать пороху: нас бросили в атаку у Нев-Шапеля. Некоторые мои товарищи погибли в той битве – первые из многих. В те дни постоянно приходилось искать замену павшим в бою, и быстрое продвижение по службе было обычным делом. Меня, как инспектора уголовной полиции, сочли достойным офицерского звания и быстро произвели в младшие лейтенанты. За этим повышением последовали и другие – просто благодаря тому, что я был еще жив. Мои друзья погибали один за другим. Не пощадила смерть и семью: мой единокровный брат Чарли в семнадцатом году под Камбре «пропал без вести, предположительно убит в бою». За два года до того он был у меня на свадьбе, а на его похоронах я в последний раз видел отца, который вскоре умер. В итоге из нас всех, примерно двадцати парней, одновременно записавшихся добровольцами, в живых остались лишь двое, и только мне удалось не тронуться рассудком – да и это спорно.

Как раз во время войны я и познакомился с лордом Таггертом. В Сент-Омере меня вызвали из строя и приказали явиться к нему. Он носил знаки отличия майора 10-го фузилерского полка, но довольно быстро стало очевидно, что на самом деле он служит в военной разведке. Оказалось, он прочел мое личное дело, обратил внимание на мои несколько лет в Специальной службе и хотел дать мне поручение. Меня отправили в Кале – следить за одним голландцем, которого разведка подозревала в шпионаже в пользу противника. Несколько недель я следовал за ним, замечая, с кем он встречается и с кем водит знакомство, и вскоре мы раскрыли целую сеть шпионов, которые работали в доках и передавали немцам сведения о нашем материальном обеспечении.

Таггерт спросил, хочу ли я остаться работать на него. Тут и думать было нечего: за месяц в разведке я сделал для фронта больше, чем за те без малого два года, что сидел в окопах. Новая работа мне по большей части нравилась, и я хорошо себя проявил. В сравнении с ирландцами, немцы были просто дилетантами. К шпионажу они относились примерно так же, как британцы относятся к торговле на базаре, – считали его сомнительным занятием и уделом других народов.

Война закончилась для меня летом 1918 года в битве на Марне. Гунны[21] собрались с последними силами и пустили в ход все – казалось, артиллерия лупила две недели без продыху. Я был на задании на передовой, когда рядом разорвался снаряд. Мне повезло. Меня обнаружил санитар, оттащил в полевой госпиталь, а через неделю меня переправили в другой госпиталь, уже в Англии. Какое-то время я находился между жизнью и смертью. От боли мне давали морфий, и много дней я провел в тумане наркотического опьянения. И только гораздо позже, когда мое психическое состояние было признано достаточно устойчивым, мне сообщили о смерти Сары. Мне объяснили, что причиной стал грипп, что была эпидемия, от которой умерло много людей. Как будто это как-то могло смягчить удар.

Обратно во Францию меня посылать не стали. Не было смысла. К октябрю уже стало ясно, что войне конец. Вместо этого меня демобилизовали и позволили вернуться к обычной жизни. Но какая это жизнь, когда все, кто был тебе дорог, лежат на кладбище или разметаны по французским полям, а тебе остались лишь память и чувство вины. Я вернулся на службу в полицию, надеясь вновь обрести какую-нибудь цель. Не помогло. Привычной обстановке не удалось вдохнуть новую жизнь в то, что было теперь пустой шелухой. Со смертью Сары умерло все лучшее во мне. Дни мои были пусты, а ночи наполнены криками умерших, которые ничто не могло заглушить. Ничто, кроме морфия. Когда же он закончился, я перешел на опиум. Действовал он хуже, но его было довольно просто достать, особенно для полицейского, получившего боевое крещение в Ист-Энде. В одном Лаймхаусе