Генка не сразу понял и принял негласные законы, царившие в этой пестрой и бесшабашной кампании. Но очень скоро ему, всё же, удалось сколотить собственную – веселую и дружную – «шарагу», и с этого момента он уже успел забыть про скуку и праздное шатание по плацу ГСП.

Теперь с утра до самого вечера он беззаботно играл в карты в кругу новых своих товарищей, болтал с ними о разных глупостях и беззаботно потешался над пошлыми анекдотами и «охотничьими «историями.

В первый же день, ближе к вечеру, всю «призывную» грубо и бесцеремонно загнали в главное здание ГСП и с огромным трудом разместили на сколоченных в два этажа лежанках, сильно смахивающих на тюремные нары. Минут через пять в дверях импровизированной казармы появился тучный, в измятой гимнастерке, с опухшим от беспрерывной пьянки и пересыпания лицом, прапорщик и хриплым басом рявкнул во всю глотку:

– О – о – отбой! Мать вашу!

После его грозной команды на пару минут в казарме воцарилась мертвая тишина. Но молодая горячая кровь все же давала о себе знать и уже через полчаса добрая дюжина нарушителей дисциплины с завидным рвением драила лестницы и туалеты всего здания, сдавленно матерясь и отпуская неприличные шутки в адрес приставленных к ним сержантов – сверхсрочников.

В отличие от большинства постояльцев ГСП Генка провел в казарме только одну ночь. Следующее утро оказалось для него счастливым. Одним из первых он услышал в предрассветной тишине свою фамилию при зачитывании очередного списка новоиспеченной команды «20А».

Не скрывая своего восторга и нетерпения, он тут же поспешил протиснуться через толпу своих заспанных товарищей по несчастью к трибуне, оккупированной широкоплечим майором в форме ВДВ и бравом голубом берете.

– Ну и повезло же мужику, – раздался в адрес Генки из толпы завистливый сонм голосов. – Говорят, тут с утречка один «мореман»[4] ошивается… Вот будет невезуха загреметь к нему в команду! Три года – это не шутка!

– Воронцов Геннадий Анатольевич! – между тем раздраженно прорычал майор и вторично пристально оглядел толпу призывников, окруживших трибуну со всех сторон.

– Я здесь! – поспешно отозвался Генка и, гордо вскинув голову, встал в строй новобранцев, теснившихся за спиной майора.

– Знаешь, браток, говорят, что нам Афган «светит», – чуть погодя услышал он встревоженный шепот за своей спиной. – Ты как к этому относишься, а?

– Афган так Афган, – равнодушно пожимая плечами, откликнулся Генка после того, как понял, что вопрос был задан в его адрес.

Его неожиданный собеседник – долговязый блондин с широкими скулами и грустными глазами, между тем, продолжал:

– А я вот немного боюсь… Знаешь, у меня вот мама часто болеет, да и сестренка маленькая – только в третий класс пошла…

– Ну, так ты скажи, скажи майору-то, – перебил его чернявый крепыш с комплекцией борца. – Скажи, еще не поздно. Глядишь, попадешь в другую команду…

– Да нет, разве так можно, – виновато замялся блондин и растерянно посмотрел на Генку.

– Можно, наверное, – неуверенно кивнул тот и после паузы добавил: – Хотя, кто его знает. Армия все – таки?!

– Вот, вот, кончились маменькины ласки, тютя, – насмешливо и зло произнес, встревая в разговор, прыщавый «пижон» в исписанной неприличными фразами джинсовке и высокомерно похлопал «белобрысого» по плечу.

– Тоже мне, вояка! Мы еще с ГСП не уехали, а он уже нюни распустил…

Генка резко поднял глаза на говорившего и смерил пижона взглядом с головы до ног.

Что – то ему сразу не понравилось в этом прилизанном и расфуфыренном парне. Генка пока еще не знал определенно, что именно. Но какое – то смутное предчувствие подсказывало уму, что перед ним его будущий заклятый враг.