Бывший студент размышлял недолго. Кроме душной кладовки с клопами без окон и шумной, вечно пьяной компании, в Петербурге его больше ничего не держало, а перспектива чистых постелей и сытной горячей еды прельщала сильнее остальных посулов. И уже через несколько дней Ероха стал Константином Сергеевичем Ерохиным, щеголяющим дорогими нарядами и сорившим деньгами. Вот только в свете он не прижился. Провинциальных богачей воротило от студенческих манер, вытянутого, болезненного цвета лица и странного блеска в глазах. Сам Константин Сергеевич тоже не прилагал особенных усилий, чтобы притереться к сливкам общества. Он редко покидал усадьбу графа, благодаря чему заслужил славу затворника. Злые языки даже болтали, что Константин приходится Белосельскому-Меньшикову внебрачным сыном, страдающим слабоумием. И вот, спустя двадцать лет, совесть таки замучила престарелого графа, и тот из жалости решил приютить ненормального байстрюка[2]. Другие говорили, что так на него подействовала смерть дочери, которая была для графа светом в окне. Кто-то даже называл Ерохина проходимцем, который нагло пользовался горем Белосельского-Меньшикова, чтобы втереться в доверие и заполучить всё баснословное богатство графа.

В общем, с одной стороны, бывший студент слыл персоной нон грата среди обитателей салонов и приличных домов; с другой – его фигура занимала умы многих сплетников и волновала сердца некоторых барышень, которые, как известно, чрезвычайно падки на всё загадочное и запретное.

В тот вечер Ерохин возвращался из цирюльни, по студенческой привычке пешком, засунув руки в карманы. Погода стояла ненастная, и на нём был плотный шерстяной сюртук, из-под воротника которого слегка выбивался шёлковый платок. Котелок был сбит набекрень.

Вокруг поднимались двухэтажные здания, украшенные резьбой. После дождя в холодных лучах фонарей каменная мостовая лоснилась откормленной сукой. По ней отбивали мерную дробь копыта упряжных лошадей, развозивших богатых господ по салонам и ночным варьете. В воздухе витали ни с чем не сравнимые запахи той особенной свежести, которая бывает только после хорошего дождя.

Скучающим взглядом Ерохин наблюдал за праздными гуляниями в открытых ресторанах. С горькой насмешкой следил, как пожилые дамы в ночных чепцах любовно ухаживают за цветами, рассаженными в узких деревянных корытцах, вывешенных прямо за окном.

Невдалеке уныло играл скрипач. Его сонная мелодия пронизывала улицу насквозь. Путалась в густых кронах деревьев, разделяющих улицу как бы на две половины; петляла вокруг высоких кружевных фонарных столбов и через кирпичные печные трубы врывалась под крышу. Скрипка плакала, повергая Константина в ещё большее уныние.

Свернув в переулок Кольцевой, Константин едва не оказался сбитым с ног почтенным господином в дорогом сюртуке. Окинув Ерохина испепеляющим взглядом, незнакомец быстро пробежал накрахмаленным платком по взопревшему лицу и булькающим голосом произнёс: «Осторожней надо!» Константин не счёл нужным ответить и, презрительно фыркнув, отправился своей дорогой. Через некоторое время его внимание привлёк загадочный человек в сером камзоле, поверх которого нараспашку была наброшена крылатка. Во взгляде и на лице незнакомца отчётливо проступала печать тяжёлых испытаний. Тоскливым взглядом он разглядывал переулок и в особенности дом, из которого появился хамоватый господин. И тоска этого человека была так велика, что Ерохин сам невольно начал осматривать широкие оштукатуренные карнизы, слепяще-белые балкончики и багровеющие черепичные крыши, которые, как привет из мрачного средневековья, каменными ящерами нависли над всей этой красотой и великолепием.