У этого местечка в Северной Бенгалии, которое я высмотрел на карте под лупой, было странное имя: Букса. Так же назывался и маленький заповедник при деревушке. Именно такие заброшенные места с отсутствующей в справочниках информацией я и отыскивал, путешествуя по Индии. После долгих разысканий я набрел на телефон вроде бы директора заповедника. Звонил из уличной лавки на другом конце Индии. Якобы директор слушал меня с большим интересом. Возможно, в Буксе он вообще никогда не был. У самого заповедника никаких контактов не было. Поехали наобум, добирались долго, чем ближе, тем меньше информации, под самым носом у Буксы о ней вообще никто не слыхал.

Вместо лесничества на краю деревни – прогнивший трехэтажный деревянный терем с висящими в воздухе лестничными пролетами в полумраке. И чьи-то шаги наверху. Он оказался приезжим индусом, поселившимся здесь около года назад и пишущим диссертацию о стервятниках. Попили чаёк. Отвел нас к Таратапе – единственному, кто говорил по-английски, держал комнаты для гостей и был потомственным охотником из племени горкха, которым принадлежали когда-то все эти земли. Там в его орхидейном саду во флигеле мы и поселились, а Таратапа, пока мы готовили на огне, показывал нам в режиме гомерически серьезной пантомимы как он охотится на тигра с полуметровым тесаком, а потом хотел сторговать нам один из полусотни этих непальских кхукри из своей коллекции.

Потом мы нашли егерей. Они сидели с черными лицами у развала костра за такой же черной избой. Сидели, видно, не первый год. На наши попытки что-то выяснить о заповеднике они поначалу не отвечали, а потом головней начертили на земле крест.

В заповедник мы все равно пошли… Но об этих страстях я уже писал в «Адамовом мосте». А тут я просто нашел этот снимок и загляделся. Это такой сторожевой домик на дереве у края крестьянского поля, куда наведываются слоны из джунглей. И тогда сторож зажигает факелы и петарды, и крестьяне бегут на помощь отгонять слонов.

Но вспомнил я об этом из-за другого. Еще годы потом я грезил: вот переехать в Индию, построить такой (получше, конечно) домик на дереве на краю джунглей, и жить – маленькой настоящей семьей, растить сына…

Вот так сидели мы день за днем у Ганги и говорили, говорили – о тиграх и кобрах, о чакрах Индии, о тантре, семи ступенях, о голоде художника и баньяне жизни, об огне, воде, мужском семени и женской крови, о времени созерцания, об иранском принце, о четках времени, о донорах индустрии, о тестостероне, исламе, разрухе национальных парампар, о женщинах на невидимом поле, о собаках и смерти, о мясе и молоке несчастья, о шизофрении правды, о диктатуре сутенера, о соли и хлебе, о храме Марса, о хрониках Акаши, об отношении к судьбе, о возвращении домой – в Индию… И река уносила все эти речи, растворяя в чудесном дне над собой, поселке по берегам, и за излучиной – в людским пепле…

Вестник, влетевший к нам в домик в лесничестве, в Ассаме, в зоне войны племен и пропавших без вести – воздуха, леса, дорог и людей.

Мотылек этот размером в распахнутые ладони и называется Атлас. Он присел на потолок и гекконы устроили на него охоту, пришлось спасать. Вынес его в ночь, а он вцепился в ладонь и не улетает. Так и ходил с ним, пока не поднес к стволу дерева и он перебрался на другую ладонь – шершавую, и припал к ней. Но чувство было таким, будто я припал, а он в дом вернулся.

Шел пятый месяц беременности, мы с Зоей продолжали наши безоглядные странствия по джунглям Индии, и занесло нас уж совсем за край света – какие-то равнинные выселки пространства в Северной Бенгалии, в подбрюшье ледников Сиккима и Бутана. Жили мы в доме у чайного плантатора по имени Кальян, по плантациям разгуливали по ночам леопарды, а в широкой пойме пересохшей реки прямо за домом шли ученья танковой дивизии, огибавшей женщин стиравших на том же поле белье. Надо сказать, в Индии, а в Бенгалии особенно, культ Матери, даже прикосновение к беременной – благость. Кальян уговорил нас на особую уникальную пуджу (ритуальную молитву) на рождение ребенка. Уникальность ее была в том, что проводить ее должен был агхори (адепты одной из радикальных ветвей тантризма, работающие с энергиями смерти) в одном маргинальном храме-колодце хрен знает в какой дали от дома. Нам это было странно, поскольку мы знали, что агхори – одиночки и практикуют только для себя, никаких храмов и прихожан. (Тема, конечно, отдельная, – мы их видели – и на ледниках Гималаев, и у погребальных костров в Варанаси; то, что они творят, в человечьей голове не укладывается.) Так вот, в один из дней он повез нас на своем джипе к этому агхори, которого знал (по прошлой жизни – и его, и своей). Ехали весь день – вначале по дорогам, потом без. Храм находился в небольшой деревушке, обычный, но этот агхори повел нас на его задворки, там был как бы врытый в землю купол, сквозь который мы спустились внутрь. Голые стены, свет сверху. Человек этот совершенно не был похож на агхори, от тех за версту идет высоковольтная волна. Не говоря уж о внешних атрибутах: обычно они в черном, фиолетовый тюрбан, на шее – ожерелье из человечьих и псиных костей. И нередко – пес рядом, черный (проводник Махакалы, коридора смерти). Ничего из этого у нашего не было, просто индийский дядька, с виду. С помощником и девочкой, расположившимися у него за спиной. Начал он с Ом намах Шивае – древнейшей великой мантры (ты – не ты, а все мироздание – рушащееся и рождающееся).