Одновременно спорт стал сценой для главной страсти эпохи: национализма. Вслед за Британией и Францией в мир наций вступали Германия и Италия, объединенные Бисмарком и Гарибальди, вздымались новые флаги и воскрешались древние мифы, звучали Вагнер и Верди, строились оперные театры с патриотическим репертуаром, рождалось коллективное тело наций. Этот процесс имел и физическое измерение – патриотизм становился телесной практикой, отправление национальных ритуалов включало в себя гимнастические упражнения и единоборства, военно-спортивные игры. В Германии развивалось движение турн-гимнастики, возникшее еще во времена борьбы с Наполеоном и ставшее особенно популярным в эпоху национального возрождения: «турнферайны» (аббревиатуру TV по-прежнему носят многие немецкие спортклубы) устраивали коллективные упражнения, маршировали с барабанами, строили пирамиды из тел. Тем же самым занималось сокольское движение в Чехии, основанное в Праге в 1862 году: «соколы» в своей подготовке делали упор на фехтовании, тяжелой атлетике, маршировке и особой «сокольской гимнастике», на их многотысячных спортивных фестивалях, «слетах», пропагандировались идеи чешского национализма и панславизма.

К началу XX века эпоха романтического национализма окончательно уступила место эпохе империализма и войны. Массовый спорт был присвоен большими государственными машинами по производству насилия, и тон здесь задавали тоталитарные режимы. В фашистской Италии тысячи людей маршировали и делали гимнастические упражнения с винтовками в палестрах и римских амфитеатрах под надменным взглядом Дуче. В нацистской Германии спорт стал религией, воспетой Лени Рифеншталь, которая возвела арийский культ тела к древнегреческому мифу и к античной пластике; Олимпиада 1936 года в Берлине была важнейшей частью фашистского идеологического проекта, как и проведенная впервые эстафета олимпийского огня, зажженного в священной роще в Афинах. В сталинском СССР спорт был «приводным ремнем» полувоенного государства, готовившего население к труду и обороне:

призывала песня, и любое спортивное действо виделось метафорой войны, близкой и неизбежной. Обнаженные стройные юноши в трусах и девушки в трико маршировали по Красной площади, кричали «ура!», строили гимнастические фигуры – трактор, танк, паровоз: государство распоряжалось телами как послушной, пластичной биомассой. Оставалась всего пара лет до того, как все они были брошены в мясорубку Второй мировой.

После войны огосударствление спорта в Советском Союзе вышло на новый уровень: теперь он виделся не только как средство мобилизации населения на трудовые и ратные подвиги, но как витрина социализма. В 1952 году, еще при жизни Сталина, СССР вышел из добровольной спортивной самоизоляции и присоединился к олимпийскому движению. Была поставлена задача «догнать и перегнать» Запад по количеству рекордов и медалей, и под нее выделены ресурсы и отстроена целая отрасль: снизу была система массовых стартов (в основном показушных, для бюрократической отчетности) и сеть детско-юношеских спортшкол, сверху – спорт высших достижений. Вся система подготовки атлетов и распределения ресурсов строилась с прицелом на олимпийские медали, спортивная индустрия превратилась в стратегическую отрасль по добыче золота.

Все начиналось с детских спортшкол, где происходила жесткая селекция только самых перспективных, а остальные, не пройдя сито отборов и соревнований, отсеивались на ранних стадиях, нередко получая проблемы со здоровьем и стойкое отвращение к спорту на многие годы вперед. Сколько я видел таких бывших спортсменов, не знавших в детстве ничего, кроме тренировок, переездов, сборов и отборов, выполнивших к своим 18–20 годам норматив мастера спорта, но затем не попавших в молодежную сборную, потому что на какие-то доли секунды не уложились в зачетные нормативы, и махнувших рукой, завязавших со спортом: люди начинали пить и гулять, добирая упущенные развлечения, набирали вес – и возвращались к занятиям лишь 15–20 лет спустя, уже в качестве любителей.