– Хочу и готовлю. Тебе какое дело? – Инга с присущей ей холодностью, грубостью и высокомерием отчеканила своему собеседнику.

– Верно, никакого мне дела нет, – сползая своим взглядом по оголенным лодыжкам своей сожительницы, человек задумался, заговорив наедине с самим собой. «Как часто она мне грубит и как быстро тает моя обида. Господи, неужто я не смогу перерезать ей горло? Стольких задушил, стольких отравил, а зарезать не смогу». На кухонном столе возле его руки лежал нож. С черной рукояткой и тупым лезвием. Он будто подначивал, будто обзывался и брал на слабо. Обхватив рукоять, человек было сдвинул его с места, но быстро отпихнул, от чего скинул со стола на деревянный пол. Девушка, внимательно наблюдавшая всю эту картину целиком, вначале немного замялась, но потом довольно быстро пришла в себя.

– Я давно тебе говорила, что у него лезвие затупилось, – отвернувшись к газовой плите, девушка вновь начала скрежетать ложкой по дну сковородки. – Ко мне мама приедет сегодня вечером. Вот и убралась. – заговорила она ласковее, чем прежде, что обычно проявлялось в её голосе, когда ей нужно было попросить Человекова об услуге.

– Мама? – переспросил удрученный своими заботами человек.

– Да. Она редко ко мне приезжает. Тебе лучше будет где-то переждать сегодняшнюю ночь и завтрашний день. Обещаю, завтра вечером она уедет, – говоря это так, будто хозяин уже дал своё согласие, Инга застала Человекова врасплох.

– Но мне некуда идти, – рассудительно, но взбудораженный одной мыслью, что ему сегодня придется спать не в своей «крепости», а где-то в том пугающем мире, человек запротестовал.

– У тебя нет друзей? Позвони кому-нибудь, напросись на посиделки, задержись и напросись на ночевку.

У человека и впрямь не было друзей, отчего идти было некуда. Были приятели, но напрашиваться как-то неудобно. Да и если напроситься, то под каким предлогом? Можно к Родиону, но и то не лучшая идея. Высок риск более разочаровать его своим прислужливым поведением в отношении недолюда.

Молча встав со стула, человек побрёл в свою комнату.

***

Щебечущий шум шариковой ручки сопровождал очертания прописных букв. Неровные и кривые, они стелились по бумаге, составляя слова. Страницы тоненькой зеленой тетрадки, оставшейся со школьных времён, в минуты сильных переживаний клеймились нервозным почерком. Эти письмена описывали события прошедшего дня. Можно сказать, что эта тетрадь, как и другие, что были уже давно исписаны, являлась для Человекова его личной летописью. Для чего эти письмена рождались на клетчатых листках, сказать было трудно. Возможно, перегруженный мозг хотел избавиться от лишнего, или эти руны являлись покаянием перед собой за совершённые грехи.

Грядущая ночевка в отдаленности от дома заставляла его сильно тревожиться. Хотелось остаться, спрятаться под одеяло и переждать. Тщетно. Он уже дал согласие молчанием. Одеяло уже лежало скомканное в сумке, там же находились подушка и сдутый матрац. До выхода оставалось несколько минут. Инга с каждой пройденной парой минут всё чаще дёргала парня, торопя и выпроваживая его из дома.

Отложив шариковую ручку в сторону, человек закинул в сумку тетрадь и принялся застегивать багаж.

***

Воздух с примесью гари, исходивший из труб сахарного завода, расположенного недалеко от парка, вдыхался человеческим носом, проходил по трахее и оседал в лёгких. Жители города Торф, проживающие в районе этого зловонного запаха, часто страдали от астмы или врождённого бронхита. Попытки самых сознательных граждан города Торф закрыть этот завод или перенести в другое место закончились, можно сказать, не начинаясь, так как в наше время сознательных, как правило, меньше, следовательно, их писк даже не дошёл до стен администрации. Те же, кто не успокоились нашли свой покой где-то в другом месте, ведь пропали без вести. Может, покинули город, а может, пали жертвой нового отдела по борьбе с тунеядством, созданного под кураторством мэра города. Борьба, стоит сказать, проходила довольно легко, людей вывозили за черту города, и больше их никто не видел.