Видение под покровом действительности чего-то реального не доступно ни Физику (он ведь не видит свои фотоны и электроны в дневном свете), ни Химику, пьющему и не замечающему как во рту усугубляется от гидроксила (ОН) его слюны сила разлитого по мензуркам спирта с той же (ОН). И на том суходоле Физик не увидит ничего единого – он будет обсуждать лишь аспекты: оптику света и цвета, может быть, дойдет до идеи гравитации, если, конечно, окажется под яблоней, но ухватить ландшафт в целом – вряд ли.

Диалог историка с географом – это всегда диалог о пространстве и времени. Пространство трехмерно, время – двухтактно (цикл и векторальный шаг), и от этого диссонанса, от того, что непонятно: это время заполнено пространством или пространство – временем?, от того, что нам никак не удается выразить одно через другое, хотя мы понимаем, что они неразрывны и – то создают из себя комбинацию ситуации, то бесконечной вечности. Как они это делают, нам все равно не дано понять, мы придумываем детские слова «вот», «вон», в равной степени описывающие и то и другое, и пространство и время. И дальше детских шалостей и представлений пока не проходим и потому смотрим на историю и географию как на детские науки, а, вообще-то, мы еще просто не доросли до них. Чем более пусто пространство, тем быстрей в нем летит время: в космическом вакууме время пролетает со скоростью света, в плотном пространстве какого-нибудь даунтауна он тянется невыносимо долго и мучительно, оно полно событий и толчеи.

Если для историка идеальным объектом является событие, то для географа – место. Увы, географы вот уже две с половиной тысячи лет ходят на помочах и в коротких штанишках: предметной организации этой науки вокруг модели такого идеального объекта как место, но, впрочем, и любого другого идеального объекта, в географии нет.

История и философия

История – привычное прибежище и убежище философии. Да и сама философия порой – всего лишь история философских мыслей, течений и школ. И с этим, кажется, все ясно.

Проблема заключается в том, что история также – способ избегания философии, удобная нора и ниша отказа от философствования и поиска оправдания в истории своему безмыслию, своему отказу от себя: погружаясь в пучины объективированной истории, мы действительно топим себя, безнадежно топим в сознании: «Оказывается, это мир, это человечество так дурно устроены, так было всегда, так есть и так будет вечно»…

Современная философия – удивительно красивый сплав психологии, истории, филологии, лингвистики, космологии, биологии, физики и собственно философии. Философия, порождение богословия, триста лет тому назад породила науки и теперь жадно и тщательно их поглощает. Теперь это называется гуманизацией наук, а, следовательно, эпоха Галилея – эпоха дегуманизации, эпоха становления идеи отказа от человеческих чувств и ощущений в пользу абстрактного мышления (опять приходится цитировать его «если факты противоречат теории, то тем хуже для фактов»).

Этот процесс гуманизации наук, в том числе и истории, означает, прежде всего, присвоение науки. Знание перестает быть единственным мерилом истины, особенно в истории, как ни в какой другой науке. Отныне в истории, наряду со знанием, выступает мнение. Иметь собственное мнение, не воспетое и не навеянное масс медиа, другими людьми и источниками, превращается в прерогативу интеллектуальной, философствующей аристократии, аристократии мнения.

И, если это предположение хотя бы отчасти верно, наука, в том числе и наука история, возвращается к своему предфилософскому, дофилософскому, эмбриональному состоянию, состоянию со-мнений, некоторого замкнутого и отделенного от толпы круга говорящих между собой на мертвом языке, выслушивающих и обсуждающих ходящие между ними мнения в бульоне и экстракте со-мнений.