– Я тебя предупреждала, тебе рано об этом читать, – сказала мама, но пояснила, что смерть – это часть жизни, переход в другой мир. Напомнила, что так произошло с её дедушкой – давно, ещё до рождения Поли. Когда одни люди умирают, другие грустят, потому что больше не смогут видеть их. И Поля успокоилась, погрузившись в новую книгу.

– Знаешь, мы с тобой больше не сможем приходить к бабушке Насте, – сказала однажды мама, и Поле почудилось, что она говорит с усилием. Слова давались матери настолько тяжело, что Поля ощутила холодную каменную стену, отгородившую маму от неё.

Этот разговор между ними случился поздним вечером. Мать и дочь сидели на постели, укрывшись одним ватным одеялом. Горела настольная лампа. Мама читала вслух и отложила книгу, чтобы поговорить.

– Потому что она болеет? – спросила Поля.

– Нет, – мама почему-то разозлилась. Словно прежде не сталкивалась с Полиной непонятливостью. – Она как твой дедушка.

– Но он умер, – Поля пристально посмотрела на мать, пытаясь соотнести её слова и внезапную злость. Поле передалось расстройство матери, и теперь она искала подтверждения, что всё в порядке. Так дети часто ждут от родителей поддержки. Ждала и Поля.

– Да, умер, как и бабушка Настя, – голос матери дрогнул внезапной слезливостью, но тут же приобрёл своё прежнее спокойствие. – Она долго болела и теперь отправилась в другой мир.

Поля кивнула. Для неё смерть пока что выглядела не больше, чем погружением в книгу навечно. Там – другой мир. И в книге – другой мир. Одинаково.

– Там нет очередей? – спросила она. – И талонов на еду нет?

Эти очереди и талоны, вечная спешка и попытки обменять ненужную в их семье водку на сахар или мыло – вот что видела последнее время Поля. Вот чем были лихорадочно заняты мысли матери, её подруг и коллег. Когда проходил слух, что в магазин завезли что-то – что конкретно, значения не имело, – в библиотеке поднимался переполох. Несколько раз Поля наблюдала, как одну из сотрудниц в рабочее время с одобрения начальства снаряжали в магазин отстоять за всех очередь. Занять её надо было сразу, ведь вечером уже ничего не останется. А работу сотрудницы делили на всех. Теперь же на вопрос Поли, есть ли подобное в мире, куда ушла бабушка, мама лишь покачала головой. Непослушная прядка выбилась из высокой строгой причёски, которую она делала на работу и распускала только поздно вечером, когда Поля уже готовилась сладко сопеть, уткнувшись в подушку. Мать нервным движением заправила прядь за ухо, словно та щекотала шею.

– Значит, там лучше? В том мире? – не унималась Поля.

– Может, и лучше, – улыбнулась мама, но почему-то отвернулась и украдкой вытерла предательскую слезу. Поля заметила, но ничего не спросила: эта слеза не принадлежала Поле, она была только мамина.

– Но туда попадают очень пожилые люди, – спохватилась мама. – Таким был твой дедушка, и бабушка Настя тоже состарилась.

Поля не воспринимала бабушку пожилой. Взрослой, но не старой – та всегда лучилась энергией.

На похороны мама Полю не повела. Поэтому первая смерть, с которой та столкнулась, не произвела должного впечатления. Поля не видела бледного, неподвижного лица покойной, не чувствовала запаха ладана, не слышала причитаний родственников, не вздрагивала от их слёз. Бабушка Настя просто вышла в другой мир. Распахнула дверь и шагнула, оставив всех их здесь.

Бабушка Настя не прожила девяносто первый год до конца, умерла в июле. Поле не сказали, как сильно бабушка болела, осознавала ли приближавшиеся перемены. Сама Поля не могла в них разобраться. Ей было всего шесть, а в этом возрасте мир воспринимается проще, у́же. Он ещё видится таким, как будто ты – центр вселенной, и разве может происходить что-то, не связанное с тобой? Поля, изучая своё детство много позже, с трудом отличала воспоминания от чужих рассказов – особенно маминых – или от своих же домыслов. Она далеко не сразу догадалась, что мать в тот год, да и всю жизнь, хотела одного – оградить её от внешнего мира. Уберечь. И Поля легко поддалась, бросившись в мир книг.