– Комиссар где?

– Так вон он, – махнул Бубенцов рукой в сторону своих подчиненных, уже изрядно повеселевших, и заорал: – Товарищ Иволгин, иди сюда!

Подбежал комиссар – худосочный парнишка лет двадцати пяти, с синяком под глазом.

– Иволгин, вы почему не пресекли преступные действия своего начальника? – Бубенцов попытался возмущаться, но я, пристально посмотрев ему в глаза, сказал, напустив в голос побольше льда: – Гражданин Бубенцов, станете говорить, когда я вам разрешу. Н-ну, – кивнул комиссару, – я весь во внимании.

– Да я пытался, – смущенно ответил Иволгин, словно бы невзначай трогая фингал.

– Все ясно, – хмыкнул я. Повернувшись к бойцам, с любопытством прислушивавшимся к нашему разговору, приказал: – Под арест обоих.

Иволгин вжал голову в плечи и понуро зашагал, а Бубенцова, попытавшегося спорить, пришлось вразумлять тычками приклада.

Для меня картинка уже сложилась, и можно даже не проводить допросов и опросов. И Бубенцов виновен настолько, что вряд ли трибунал оставит его в живых, и Иволгина из комиссаров надо гнать поганой метлой, а что мне с мятежниками-то делать? С точки зрения собственного самосохранения бывшие белогвардейцы поступили абсолютно правильно. Но факт мятежа в лагере был? Был. Никого из охраны или чекистов не убили? Да, не убили. Но охрану обезоружили? Обезоружили. Чекистов не избили? Не избили. Но документы уничтожили? Да, уничтожили. И все, кажется сладко и гладко, но всегда вмешивается то самое «но», из-за которого чего я просто обязан их наказать, вплоть до высшей меры.

Я пошел к офицерской шеренге.

Пройдясь вдоль строя, всматривался в небритые и изможденные лица, пытаясь отыскать хотя бы одно знакомое, но не узрел среди них ни посетителей библиотеки, ни кого-то еще, с кем меня сводила судьба в прошлом году. Особенно желал увидеть того офицера – не упомню уже ни его звания, ни фамилии, что сберег меня от службы в армии Северного правительства и выдал «белый билет».

Развернувшись лицом к строю, спросил:

– Где еще двенадцать человек?

Ответа я не дождался, но и так ясно – пустились в бега. Что ж, список заключенных у нас есть, прикинем, кто отсутствует. Бегай, не бегай, но беглецов мы все равно отыщем.

– Товарищ Терентьев, – обратился я к командиру бригады. – Распорядитесь организовать погоню.

– Слушаюсь, – вскинул ладонь к фуражке комбриг, и отправился выполнять приказ.

В принципе, Терентьев мог бы его и не исполнять, поволокитить – я для него не начальник, но бывший подполковник человек умный и понимал, что иногда приходится выполнять приказы и других ведомств, особенно если это ведомство Чрезвычайная комиссия.

– Граждане военнопленные, – обратился я к строю. – Я с глубокой радостью сообщаю, что ваши ходатайства о вступлении в ряды Красной армии – подчеркиваю, о добровольном вступлении, рассмотрены и удовлетворены. Также довожу до вашего сведения, что Совет народных комиссаров принял постановление о том, что все бывшие офицеры белой армии пожелавшие воевать с нашим врагом на Западном направлении получают амнистию.

Несколько секунд строй молчал. Потом с правого фланга послышался уже знакомый голос интеллигентного командира.

– Товарищ начальник губчека, а что за война на Западном направлении? С немцами, что ли? Так вы с ними мир заключили.

Вот те раз! Нет, комиссара лагеря надо не поганой метлой гнать, а тоже отдавать под трибунал, если он не проводит для заключенных политинформаций. Но, с другой стороны, это в какой-то мере и моя вина, если не поставил руководству лагеря задачу не только проводить анкетирование и перекрестные допросы, но и доводить до сведения заключенных политическую линию партии и правительства, а также важнейшие новости. Как их «перековывать», если бывшие солдаты и офицеры не знают текущих событий?