– Товарыш Склянский, – не выдержал Сталин. – Настоящая смелость нэ в том, чтобы нэ испытывать чувство страха, а в том, чтобы этот страх прэодалевать. Ничэго нэ боятся толко дураки. И товарыш Буденный показал нам настоящую смэлость, преодолев свою трусость.

Товарищ Сталин посмотрел на Склянского довольно пристально, а правая рука у него уже началась сжиматься в кулак. Склянский же хотел еще что-то сказать, но голос подвел, неожиданно «пустив петуха». Чтобы не доводить дело до драки, я кивнул Буденному. Тот откашлялся, и продолжил:

– Так вот, я приказал полку строиться. Опасался, что мне подчиняться не станут, но обошлось. Правда, десятка два, а может и три бойцов в лес ускакали. Я кавбригаде приказ отдал полк окружить, а броневикам велел позицию за спинами занять. Приказал эскадронным командирам людей к построению выводить. Мол, кто в строй не встанет, того дезертиром прикажу считать. Построились поэскадронно. И тут я приказываю: «Полк! Равняйсь! Смирно!». Ну, смотрю – полк по команде «смирно» весь замер. А тут я опять: «Сдать боевые знамена, врученные за храбрость!». Знаменосцы ко мне тронулись, знамена мне сдают, а я их товарищу Минину[1] отдаю. Смотрю – а у бойцов слезы в глазах появились. И тут я опять: «Клади оружие!» Ну, думаю, все. Щас хоть один карабин сорвет, стрельнет, а него глядя и другие. Ан, нет. Стали спешиваться, оружие на землю класть, а сами ревут, словно не мужики, а бабы. Кое-кто на коней сел, в лес поскакал, оттуда выстрелы послышались. Ну, вернулись, спешенных тащат на веревках, человек пять. А потом, я такого не ожидал – половина бойцов на колени бухнулась, ревут, словно белуги, а вторая половина начала своих скручивать и вязать. А потом, когда повязали человек двести, если не больше, сложили их на земле, кричат – товарищ командарм, вот они, злодеи. Эти, грабили и насиловали, и нас подбивали. Виноватые мы, что повелись. Расстреливайте нас всех, но только отдельно. Мол, провинились они, что там говорить, но не хотят, чтобы их вместе с предателями и мародерами вместе стреляли. И что тут сказать? Я тогда говорю – связанных я с собой возьму в штаб армии, там разбираться станем, знамена тоже пока в штаб. А оружие забирайте, кровью своей искупите, тогда и знамена верну.

– Семен Михайлович, сколько связанных было? – поинтересовался я.

– По головам я их не считал, но человек триста. Сорок – самых отпетых, я приказал расстрелять, а остальных в другие полки отправил.

Я не стал выяснять, как командарм распределял – кто «отпетый», подлежащий расстрелу, а кто нет, ему виднее.

– Спасибо товарищ Буденный, – сухо поблагодарил я командарма, намереваясь отпустить того с миром, но потом спохватился: – Да, а сами-то вы как считаете, отчего шестая дивизия взбунтовалась?

– Так это, само собой, если нам две недели жрать нечего, кони не кормлены, то кто угодно взбунтуется, пойдет мародерствовать, – отозвался Буденный. – В интендантской службе одни жиды собрались, все на сторону пустили.

– Товарищ Буденный, а если без антисемитизма? – мягко сделал я замечание командарму.

– Ну, если без антисеметизьма, – раздумчиво погладил усы Семен Михайлович – Тогда даже и не знаю.

– А не могли в дивизию проникнуть агенты Петлюры или Врангеля? – осторожно поинтересовался Калинин, приходя на помощь командарму.

– Да откуда им взяться-то? – пожал плечами Буденный. – Все хлопцы проверенные, все свои. Мы же так быстро наступали, что никаких агентов быть не должно.

– А если это агэнты батьки Махно? – предположил вдруг Сталин. Посмотрев на меня, спросил: – Как ви считаете, Владимир Иванович?