Антон Петрович любил детей. У него была внучка Катя и еще одна внучка Катя, по младше. Две внучки Кати. Но сейчас Антон Петрович был готов поднять руку на ребенка и, может быть, убить его вот этой вот своей рукой. Даже если бы обе Кати встали перед ним на колени, обратили к нему свои прекрасные, заплаканные глаза и молили Антона Петровича: «Дедушка, мы молим тебя, не убивай Толика», – Антон Петрович все равно бы его убил. Но ему стало резко некогда. Он увидел пару жадных глаз, следивших за его прекрасной «Вотороллой». Да что там пару! Две пары. Нет, пять пар жадных глаз смотрели, куда закатится телефон. Действовать надо было без промедления. С воплем «Не трожь колхозное добро» Патроныч нырнул щучкой за своей собственностью, как волейболист за мячиком. Много раз Патроныч видел по телевизору «Крым-217», как в трудную для команды минуту игрок самоотверженно прыгает, отбивает, казалось бы мертвый мяч прямо у самого пола, потом мягко падает на грудь и скользит по площадке как по воде под рев восторженных трибун. Еще в полете Патроныч успел подумать: «Мля, Антон, ты че делаешь?» Но было поздно, на знаке вопроса он с грохотом рухнул вниз. Ни какого мягкого приземления и красивого скольжения по инерции не произошло. До телефона осталось еще метра три. Патроныч, стараясь не кряхтеть и не стонать от ушибов, встал и дошел до телефона нетвердой походкой.

– Мотыль у аппарата. Да нет, все нормально.

Однако за спиной Антона Петровича Мотыля было нормально далеко не все. За спиной Антона Петровича проходил бой рыжей продавщицы вооруженной куклой с каким-то высокомодным субъектом. Но Антон Петрович не видел и не слышал, что происходит. Одно ухо у него было занято неприятным разговором с шефом, а второе после падения слышало только звон колоколов и шум моря.

11

От удара тупым, тяжелым предметом по голове мужчина средних лет и плотной комплекции пришел в себя. Во сне за ним гнался Феликс Эдмундович Дзержинский. Огромный чекист гремел по асфальту чугунными ногами и кричал: «Дай миллион! Дай миллион!» Он держал в левой руке пароход имени себя, а в правой – револьвер. «Странно, – подумал мужчина, – почему он держит револьвер за дуло?» Пароход почему то не вызвал у него удивления.

– Потому что пули на тебя жалко, контра, – закричал железный Феликс, который всегда видел контру насквозь.

– Он читает мои мысли, – испугался мужчина.

– Да, я читаю твои мысли, – ответил памятник.

– Боже, за что?

– За долги твои тяжкие, – ответил за бога Дзержинский,

– Да я отдам. Отдам. Давно хотел отдать.

– Конечно, отдашь. Мне все отдают.

Чугунный чекист приближался. Каждый шаг его был как землетрясение. Сердце беглеца то пыталось выскочить из груди, как птичка из клетки, то замирало, как заяц в кустах. Бежать было бессмысленно. Мужчина сдался и съежился. Дзержинский медленно поднял для удара пароход и заслонил солнце. Стало темно. Мужчина зажмурился. Стало еще темнее.

От удара тупым, тяжелым предметом по голове он пришел в себя.

– Ну чё, мелочь? Гони мелочь. Чей-то подловатый смешок угодливо оценил каламбур. Мужчина открыл глаза: Дзержинский исчез, зато передним стояли Васька и Колька из соседнего двора. «Лучше б уж Дзержинский», – подумал мужчина.

– Ну чё, пацан? Долго стоять будем?

– Отдай мой пароходик, – раздался жалостливый голос не мужа, но мальчика. Мужчина понял, что это его голос, что ему 7 лет.

– Деньги гони. Карманы выворачивай. Тогда получишь свою деревяшку.

Слезы навернусь на глаза, рука сама полезла в карман за мелочью, вытащила 20 копеек и протянула рекетирам.

– То-то. Смотри, в следующий раз 50 копеек принесешь, – сказал Васька.