Следующим утром я просыпаюсь с невыносимой головной болью. Словно вторя ей, надрывается дверной звонок. Вот так и пошел прахом мой долгожданный, единственный выходной, когда я могу отдохнуть и поваляться в постели. Виноваты в этом я, невообразимое количество вина и тот, кто считает нормальным заявляться в мою квартиру в – бросаю взгляд на часы – едва восемь утра. За такое должна статья полагаться… Я отчитываю себя за то, что выпила столько красного вина на пустой желудок. Что тут поделать – я не привыкла готовить на одного человека.
Звонок не унимается. Это, должно быть, Каллум! Пришел раскаиваться за содеянное, извиняться, просить принять его обратно вместе с извиняющейся улыбкой и длинными рыжими патлами, за которыми он может спрятаться. А я позлорадствую и отправлю его восвояси!
Я вылетаю из кровати, мир крутится вокруг своей оси. Да сколько же я вчера выпила? Лишь бы не опуститься до жизни, в которой я все пропью и буду петь в пустую бутылку из-под вина, как в микрофон, для импровизированного концерта. Некое воспоминание со вчерашнего вечера приобретает очертания; кажется, я пела и кривлялась перед собственным отражением в окне. От этой мысли мне становится плохо, а от оглушительного дверного звонка – еще хуже. Я бегу открывать.
Встаю перед дверью и опираюсь на стену, чтобы не потерять равновесие. Плохо, что я ни зубы не почистила, ни обезболивающее не приняла… Я торопливо приглаживаю беспорядок на голове и открываю с ликующим лицом.
Это не Каллум.
И еще я понимаю, что стою без лифчика, в майке и старых тренировочных штанах Каллума, настолько огромных, что выпирает пах. Вид, скажем прямо, неподходящий. Я натягиваю улыбку, пряча за ней неловкость, и хватаюсь за вешалку слева; нашариваю куртку, не прекращая задаваться вопросом, кого это в такую рань принесло, и накидываю ее на себя.
– Извините, не планировала встречать гостей.
На лице пожилого мужчины мелькает смятение. Он одет в джинсы и потертое полупальто, а на лице доброжелательная улыбка. На лондонца он не похож – слишком мягкие черты, открытое и дружелюбное лицо, словно у любящего дедушки.
– Эм, – он потирает заднюю часть шеи. – Вы сказали, что заплатите сверху, если я приеду рано.
Да твою… «Заплачу сверху»? Он что, альфонс? А он не староват уже для такого? Не то чтобы я в этом разбиралась, конечно… Но неужели я так вчера напилась, что решила прибегнуть к такому? Да я с катушек слетаю, похоже.
– Извините, тяжелый день выдался. – Сейчас же восемь утра! – В смысле ночь, – я громко кашляю. – Прошлая ночь. Которая сейчас прошла.
Надо перестать говорить.
Старик кивает, хоть и с беспокойством в глазах.
– Хотите взглянуть на него?
Меня накрывает облегчение. Него? Я купила щеночка? Или нет, лучше! Я спасла десятилетнюю собаку, которой очень нужны любовь и ласка после времени, проведенного в приюте. Забудьте про запланированного ребенка, у меня будет собака. И обниматься она будет явно лучше, чем Каллум. Да, отлично. В мире столько животных, которых надо спасти! Я мысленно хлопаю себя по плечу: молодец, что так здорово придумала.
– Конечно! – я плотнее кутаюсь в куртку, другой рукой придерживая огромные штаны. Заметка на будущее: носить свои штаны, раз уж я все равно так радикально меняюсь.
Я спускаюсь по лестнице, размышляя о прекрасной жизни с питомцем. Я буду обниматься со Снупи всю ночь, а он станет моим самым лучшим другом, преданным и…
– Вот он, – старик указывает на что-то, а я не понимаю, на что именно. На обочине припаркован ярко-розовой фургон, загораживая все остальное. Я пробегаю взглядом по ряду машин, ожидая найти выглядывающую из окна пушистую мордочку или влажный носик, от которого запотевает стекло, но тут никого нет.