– Нет, капитан!

Она повернулась ко мне вполоборота. В глазах ее билось синее пламя, щеки порозовели.

– Я лучше с Вами, в каюте мне будет страшно одиноко!

И она, невзирая на мой останавливающий жест рукою, стремительно взбежала на мостик, схватила меня за рукав, и я почувствовал, как она дрожит.

И во время нарастающей опасности – в этот удивительный миг, когда кровь становится горячей как угли в камине – в этом ее движении ко мне, в ее изумительном порыве быть рядом, при прикосновении этих хрупких и удивительно чистых пальцев – в неотразимых ее глазах отразилось солнце и блеск водной глади за моей спиной – с острой, глубокой болью в самом сердце – я вспомнил!

В тот холодный мучительный год мы громили племена варваров в землях Германии. Римская империя укрепляла свой фундамент в диких лесах и болотах северо-восточных рубежей. Полыхающие зарницы по ночам, внезапный снег, резкий пронизывающий ветер, покрытые инеем крупы лошадей, высокие островерхие ели и совершенно чужое небо. Провиант был на исходе, наши лошади, выбивая копытами снег, хватали хрустевшую промерзшую траву своими мягкими губами в зыбком плавающем предательском зимнем тумане. Запах костров мешался с запахом болот, сжимая наши сердца невыразимой печалью. Днем воздух наполнялся ревом мулов, конским ржанием, перестуком огромных колес повозок, звуками хлюпающей грязи под ногами бредущей бесконечной колонны пехоты и конницы.

Порою с тяжелым нарастающим топотом, обдавая острым запахом конского бега и комками свежей земли, проносился мимо вестовой, где-то там, в самой средине колонны двигалась огромная зимняя повозка Цезаря, богато украшенная мехами и бронзовыми щитами с личным гербом. Над нею, на холодном ветру, развевалось знамя Империи. Шли уже седьмые сутки поиска армии вестготов, но они – то появляясь мелкими группами одетые в шкуры, с дикими заросшими лицами – крича и швыряя в нас камни пущенные пращой – то так же внезапно исчезали в черном буреломе леса.

К концу дня, когда плечи невыносимо ноют от ремней, легких доспехов, вооружения, ноги гудят от длительного перехода по скользкой земле от начала колонны к главной – островерхой со знаменем – повозке промчался вестовой. В правой его руке бился на ветру красный вымпел – знак срочности и секретности донесения. И не успел я сообразить, что бы это значило, как заревели сигнальные трубы, объявляя о привале и отдыхе. Застучали топоры, на лесных полянах спешно поднимались шатры из грубого серого полотна, защищающего от дождя и ветра. Потянуло дымом, сырым запахом просушиваемой у огня одежды, лесным сумеречным духом с примесью снега.

По вытоптанной людьми и лошадьми лесной просеке – прорубаемой рабами для прохода армии – медленно двигалась рейда, запряженная шестью парами мускулистых рыже-красных коней. В глаза бросилось богатство отделки наружных стен и кровли. Впереди и сзади четырехколесной повозки, не отставая и не приближаясь, двигались около сотни всадников, отлично вооруженных мечами, алебардами и арбалетами. Герб, укрепленный в верхней части повозки заставил вздрогнуть мое сердце. Люция! Дочь Цезаря. Так вот кого так зорко и надежно сопровождают всадники! Гостья из Рима! Вдали от родины? Почему?

Снедаемый любопытством, я вскочил на коня и, рысью перегоняя эскорт, помчался к ставке императора. С Люцией я был знаком с детских лет. И мне нестерпимо захотелось увидеть ее, военная судьба бросала меня то в Испанию, то в Египет, а она знатная римлянка, наверное стала еще красивее. Добравшись до цели, я привязал своего Буцефала к шесту, вбитому в землю и замер в ожидании. Огромные колеса, окованные бронзовыми накладками медленно прокручиваясь и оставляя на земле глубокую колею, приближались и приближались и наконец – то остановились в трех шагах от меня.