Этого не случилось. Прошло с тех пор почти 30 лет, но пропасть стала еще глубже. Благодаря моему профессорству в Москве я сделался близким другом Николаю Рубинштейну. Я имел счастье время от времени видеть Антона, я все так же надеялся горячо любить его и считать его величайшим артистом и благороднейшим человеком, но не стал и никогда не стану его другом…

Мне трудно объяснить причину. Но думаю, однако, что тут большую роль играет мое композиторское самолюбие. В молодости я очень нетерпеливо пробивал себе дорогу, старался приобрести репутацию талантливого композитора, и я надеялся, что Рубинштейн, который уже тогда имел высокое положение в музыкальном мире, мне поможет в моей погоне за лаврами. Но я с горестью должен сознаться, что Антон Рубинштейн не сделал ничего, решительно ничего, чтобы содействовать моим желаниям и проектам. Никогда, конечно, он мне не вредил – он слишком благороден и великодушен, чтобы вставлять собрату палки в колеса, – по отношению ко мне он никогда не изменил тону сдержанности и благосклонного равнодушия. Это меня всегда глубоко огорчало. Самое убедительное объяснение этой обидной холодности – нелюбовь к моей музыкальной личности…

Я имел счастье во время его юбилея много потрудиться, он по отношению ко мне всегда очень благосклонен и корректен, но мы живем далеко друг от друга, и мне решительно нечего Вам сказать о его образе жизни, о его взглядах и намерениях, словом, ничего, достойного интереса для читателей Вашей будущей книги»[44].

В 1892 году немецкий писатель Эуген Цабель обратился к Петру Ильичу с просьбой написать воспоминания об Антоне Рубинштейне, которые стали бы приложением к готовящейся к изданию биографической книги[45]. Чайковский не просто отказал, а подробно расписал мотивы, иначе говоря – откликнулся на просьбу, только весьма своеобразным образом.

По мере вникания в нюансы отношений между Петром Ильичом и Антоном Григорьевичем сам собой напрашивается вывод о неприязни, которую испытывал Виртуоз к Композитору. Неприязни как профессиональной, обусловленной разными взглядами на музыку, так и личной. Возьмем, к примеру, уже известный нам случай с неявкой Чайковского на выпускной экзамен. С формально-бюрократической точки зрения студент Чайковский нарушил правила и ему нельзя было выдать диплом до тех пор, пока он эту злосчастную теорию музыки не сдаст. Но с сугубо человеческой точки зрения все представляется иначе. Во-первых, само сочинение выпускной кантаты является подтверждением того, что сочинитель знаком с теорией музыки. Во-вторых, дело было не в Училище правоведения и не в Николаевской академии Генерального штаба, а в маленькой, камерной консерватории, где учителей и учеников в прямом смысле слова можно было пересчитать по пальцам, где все друг друга знали и полное представление о степени подготовки студентов преподаватели имели и без экзаменов. Кроме того, хорошо зная Петра Ильича, Рубинштейн знал и о некоторой неуравновешенности его нервной системы. Так зачем нужно было настаивать на невыдаче диплома? Ответ прост – из чувства неприязни, сиречь – из вредности.

С Николаем Григорьевичем у Петра Ильича сложились совершенно иные отношения, только, прежде чем переходить к ним, нужно сделать одно важное уточнение – Антон Рубинштейн сыграл в жизни Чайковского гораздо бо́льшую роль, несравнимо бо́льшую роль, чем его брат. Почему? Да потому что он стал одним из тех, кто помог Петру Ильичу окончательно осознать свое призвание и сыграл ведущую роль в развитии его гения. У каждого таланта непременно должен быть такой катализатор, которым стал для Чайковского Антон Рубинштейн. Да, чисто в человеческо-бытовом смысле Николай сделал для Петра Ильича гораздо больше, вплоть до того, что он, согласно одной из версий, был инициатором знакомства нашего героя с Надеждой Филаретовной фон Мекк. Об этом упоминала в своих мемуарах внучка Надежды Филаретовны Галина фон Мекк, которая приходилась Петру Ильичу внучатой племянницей