– Лопака! – отзывается Филипп. Приоткрывается дверь, но никто не входит. Через пару секунд дверь закрывается.

– Тебя будто кто-то напугал.

– Просто закололо. Вот здесь. – Филипп показывает на случайно выбранное место повыше живота. – Но уже прошло.

– Я скажу врачу.

– Да зачем? Чтобы меня тут целый год продержали? Всё нормально, просто организм приходит в себя. Столько валялся без дела!

В дверь стучат.

Ада вскакивает с кровати и встаёт рядом.

– Входите!

Возвращаются родители и Игорь Лаврентьевич. Отец с матерью выглядят чуть встревоженными, но довольными.

– В пятницу, думаю, можно будет вас выписывать, Филипп Львович. Анализы очень хорошие, можно сказать, феноменальные. Завтра ещё раз сделаем МРТ.

Игорь Лаврентьевич подмигивает. Новость чудесная, и все радуются. Филипп уже представляет, как вернётся домой к графическому планшету и альбомам. Пальцы пока слушаются плохо, но сила в них уже вернулась, так что дело за малым. Он скучал по родителям и Аде, но, увидев их, заскучал по большой своей страсти – рисованию.

В среду Филипп уже осторожно расхаживает по палате, а в четверг неторопливо, но сам доходит до туалета, кабинета врача и обратно. Аппетит у него отменный, и единственное, что гложет парня, – скука. Читать ему запрещают, альбомы и карандаши тащить в больницу на пару дней нет никакого смысла, слушать музыку надоело. Целыми днями он находится в палате, смотрит в окно и считает вяло текущие секунды.

Контрольные анализы радуют докторов. К десяти утра пятницы приезжают родители. Филипп и мама остаются в палате, отец подписывает документы на выписку. Парень уже переоделся, готов идти в питерскую слякоть, ветродуй и холод, стоять в пробке, слушать какофонию звуков большого города, смотреть на толпы интересных и не очень людей. Заглядывает Игорь Лаврентьевич, говорит пару формальных слов, но они приятно ложатся на антураж выписки, потому не кажутся фальшивыми. В коридоре переминается с ноги на ногу отец, сжимая в руках пакет с лекарствами.

– Жду вас в понедельник, – прощается доктор и стремительным шагом уносится вглубь больницы. Филипп с родителями спускаются молча, и молчать так же приятно, как и касаться друг друга, ощущать живое тепло рядом. Юноше очень нравится ходить, просто переставлять ноги. Такая банальная вещь, а без неё мир совсем не тот.

Машина; ухабистые дороги; пробки; забитый автомобилями двор, в котором отец мастерски пристраивается в свободный закуток; запахи жареного лука, мяса и сигарет в парадном; громыхающий лифт, звон ключей в замочной скважине.

– Ада приедет после университета, – почему-то шепчет мама на ухо Филиппу. Тот удивлён, корчит в ответ рожу. Неловко разувается – мелкую моторику восстанавливать ещё несколько месяцев – и тут же направляется в свою комнату. Ему кажется, что он пропадал где-то несколько лет, хотя ничего не изменилось. Кровать в углу, книжные полки во всю стену, письменный стол у окна. Графический планшет перед староватым, но ещё не отжившим своё компьютером блестит новизной. Филипп купил его как раз накануне происшествия, даже не успел опробовать.

– Полежишь, или пойдём кушать?

– Давайте Аду дождёмся. Я пока тут. Спасибо, мам.

Она кивает и выходит. Филипп подходит к столу, садится в кресло. Пальцы дрожат. Глазами он находит карандаш, но не торопится его брать. Что-то внутри бунтует. Нет… боится. Филипп размышляет, гипнотизируя карандаш.

«Не попробуешь, не узнаешь».

Пальцы движутся далеко не так ловко, как он привык, но тело карандаша замирает в ладони. Филипп берёт один из альбомов, открывает на чистой странице.

«Пусть будет груша».