– Эти иконы очень много значат для тебя, – и снова Мальвина стала обращаться к нему, как к знакомому.

Лютер не решился позвать кого-то на помощь. Он предпочел отмывать стены и реставрировать говорящие лица весь день, рискуя их стоимостью и собственным питанием. Мальвина, конечно же, не принесла ему и ягоды. Работа была далеко не закончена, когда Лютер ложился спать – он настолько устал, что уснул после первого касания к одеялу, так и не укрывшись им.

Его разбудила Мальвина, неловко теребившая край одеяла: черные пряди спадали с хрупких плечиков сиротки, внимательный взгляд, более подходящий для взгляда напуганной ночью кошки, и слегка открытые красно-рыжие губы, будто бы Мальвина хотела в чем-то признаться. Священник приподнялся на кровати, но девочка не двинулась с места, разве что теперь расстояние между ними неутешительно сократилось:

– Ты вторгаешься в мое личное пространство, – спокойно проговорил Лютер, нахмурив густые охровые брови, – ты выглядишь так, будто бы…

Мальвина почему-то резко отвернулась от священника, но не покраснела – на ее ранее взволнованном лице отразилось сомнение, и она, повернувшись спиной к мужчине, направилась к выходу из комнаты. Лютер не смог удержаться от комментария:

– Ты что, просто смотрела, как я сплю?

– Нет, – Мальвина обратилась к нему с угрозой, – тебе снились кошмары, а я слушала их, – ее глаза наполнилось непонятным бесчувствием; в них не было ни капли человечности, и Лютер не на шутку испугался, что в нее вселился дьявол – кто еще будет так уверенно говорить беспристрастные вещи? Кто еще будет стоять над его беспомощным телом, пока душа терзается кошмарами? Резко он ощутил влажность собственных глаз: «Я что же, плакал?»

Мужчина промолчал. Он бессилен против неверующего, и обмыть святой водой одержимого недостаточно, чтобы изгнать из него дьявола. Но и ютить Мальвину, девушку, которая как минимум этого не ценит, а как максимум – уродует церковь, казалось чем-то запредельно неуважительным после снежной лавины, обрушившейся на него пару секунд назад. Лютер отвернулся, ложась на кровать – он не хотел спать, но таким образом он сделал вид, что у него есть дело важнее разговоров с Мальвиной. Откашлявшись, она вышла из комнаты.

«Была ли моя ошибка в ней?.. Стоило ли мне принимать просьбу ее матери? – Лютер тоскливо сомкнул веки. – В этой церкви сгинула не одна душа. Можно ли здесь взрастить хотя бы росток?..»

Ее стремительные шаги утопали в звонком эхе коридоров церкви, но Мальвине это даже нравилось – она ощущала себя героем книги, написанной страстью и чувствами, персонажем, которому выпала доля мученицы, и пускай до ушей доносился тревожный шепот, предназначенный вовсе не ей, не кошке, Мальвина умела пропускать мимо себя все, что касаться ее не должно было.

Спустившись в главный зал, где свечи давно потухли от проникнувшего внутрь ветра, девушка остановилась, увидев, как белокурое чудо неловко открывает тяжелую дверь и морщится от тьмы:

– Сюда давно никто не заходил, – сразу же признала свое присутствие Мальвина. – Так что да, воздух здесь немного пресный. Ой, вы смотритесь мило… Ах, ты одна? Если бы Лютер тебя увидел – посчитал бы ангелом, – после недолгой паузы добавила она. – Ты – вылитое божье послание.

Гостья неуверенно закусила губу:

– Простите, но если я – божье послание, то сам дьявол охотится за мной.

«Моя нежная Лили… твои губы говорят такие гадкие, паршивые вещи, обзывая меня нечистью, вырванной из адских лап… Я – плоть и кровь, зарытая и измельченная, и пусть мое тело сожрали черви, я готов буду отдать тебе свои последние кости, по которым ты ходишь… Я разрешу тебе собрать из них вешалки, сделать новый, стильный комод, погнаться за чувством моды и использовать меня в любых своих целях, только обрати на меня внимание и будь готова ответить на мои поцелуи».