Жили в общежитии местного архитектурно-строительного техникума. Очень ревновал Ингу. Любой случайный взгляд, фраза, движение головы, всё вызывало у Паши подозрения. Нет, конечно же не потому, что давала повод. Скорее то чувство, что имелось в нём по отношению к Инге было слишком велико.

С детства не мог объяснить себе, почему некоторые фотографии влияют на него так сильно. В 1944-ом из квартиры у них осталось всего пара комнат, где было много фотографий в рамках, в большом количестве изъятых из старых альбомов. Плотно заполняли собой давно окрашенные, местами потрескавшиеся стены, которые были на удивление без обоев, в отличие от остальных комнат коммуналки, неоднократно оклеенных ими жильцами многослойно. Рамки с фото стояли на комоде, крышке рояля и консоли.

Но, некоторые из них не оставляли его не только равнодушным, какая-то грусть, граничащая с потерянностью возможности что-то изменить, и на фоне этого с желанием вернуть то время, что было там запечатлено, накрывала с головой. В такие минуты, сдерживал слезу.

Вот два голых карапуза в одном оцинкованном корытце, обнявшись, смотрят на него из далёкого, давно забытого времени. Где они? Кем ему приходятся? Живы ли? Может ли он помочь им в понимании будущего, что так беспощадно коснулось всех в этой стране после 1917 года. И, даже те, кто успел покинуть её, возможно не в меньшей степени ощутили тот ужас, повлёкший за собой передел мира, вызванный развалом одной из самых крупных его стран.

Неужели не может помочь этим детям. Как бы хотелось узнать об их судьбе. Спрашивал у бабушки:

– Кто они?

– Это твоя бабушка Елизавета со своим братом Алексом. Совсем ещё малыши.

– Где же они сейчас?

– Двоюродного дедушку убили. Я тебе рассказывала. А бабушка похоронена в Кексгольме, рядом с твоим родным дедушкой.

– А, вот это ты мама, да? – показал на скромную девочку в летнем платьице, стоящую под зонтиком, скрывающем её от яркого солнца, на берегу моря.

– Нет. Это бабушка на даче у наших друзей, под Санкт-Петербургом. Кажется, на Лисьем носе. Там была у Владимировых.

Как могли сохраниться все эти фотографии после четырежды смененной власти в городе, уму не постижимо. Может причина в том, что они не выносились из дома. Ведь, как только предмет в этой стране попадает на улицу, становится ничьим, только оставь его на минуту без присмотра. Такова реальность. Вспоминал, рассказывала ему мама о брошенных 29 августа 1941 года на железнодорожных путях северного порта горах мебели и всевозможной домашней утвари.

Чиновники – высший состав РККА, дорвавшиеся до лёгкой добычи, пытались вывезти её из оставляемого города. Нет, всё же не было такого в 39-ом, когда вся эвакуация происходила без паники, по плану, и уж точно никто из финских чиновников даже и не думал, чтоб спасти нажитое за годы барахло. Наверно потому, что для них, это прежде всего было заслуженное, заработанное, а не украденное, доставшееся по случаю.

Уже в начальных классах, основываясь на своих воспоминаниях, начинал понимать; жизнь в их городе прежде сильно отличалась от проходящей в остальной стране. Об этом говорили сами дома, старые, плохо отремонтированные, с трещинами на фасадах, кое-где вообще с отсутствующими крышами. Но, если освобождение города требовало таких масштабных разрушений, значит защищавшие его, не так-то просто хотели отдавать врагам.

Помнил развалины кафедрального собора, что застал в самом детстве, когда ходил гулять в парк с мамой.

– А, почему его не чинят? – возмутился тогда.

– Он никому не нужен.

– Разве такое может быть? – почувствовал недосказанность в маминых словах.