В этот момент дедушка открывает глаза и резко бьет ее по лицу ладонью. Ударил и с величайшей злобой, совершенно отчетливо, чего не делал из-за болезни во все последние годы, произнес:

– Вот тебе за это!

Порывался сказать еще что-то, но не смог: речь его вновь стала бессвязной. Рука бессильно упала на диван рядом с телом, и он заснул.

О том, что ударил жену, он не помнил.

В храме идет соборование. Люди молятся об исцелении тела и отпущении грехов. Вдруг свечи, семь свечей, что обычно зажигаются во время таинства на столике перед священником, начинают оплывать быстрее обычного. Да так, что приходится их менять и зажигать другие. Ситуация необычная, и все, кто участвовал в таинстве, это заметили.

Потом, после молитвы, когда я уже убирал за собой со стола, несколько человек, но по одному, подходили ко мне и как бы между прочим сообщали:

– Свечи-то, обратили внимание? Это все из-за Ивановой, рядом с вами стояла. Очень уж она грешный человек. Бог шельму метит, вот даже свечи из-за нее потекли.

Я их слушал, а сам вспоминал, как много лет назад мы взялись восстанавливать наш храм. Я еще трудился рабочим на железной дороге и в тот день выходил в смену. Сам я этого не видел, но батюшка, что раньше был настоятелем, потом мне рассказывал.

Они молились на литургии, а на улице в это время начался дождь. Дождь не проливной, моросящий. И вдруг прямо во время службы в храм залетает молния. Дыр в окнах было еще предостаточно, вот она и пожаловала. Мы, говорит, молимся, а она плывет. Медленно, по направлению к импровизированному клиросу.

Народ затаил дыхание. Маленький огненный мячик остановился в метре от оторопевших певчих и неожиданно взорвался. Треск, хлопок. Но, слава Богу, обошлось без видимых последствий. Только одна совсем еще молоденькая девочка из певчих заплакала и сказала:

– Это все из-за меня! Я такая грешная, не хотела сегодня вставать на службу. Еле себя заставила. Это меня Господь через молнию обличил.

Я слушал подходящих ко мне после соборования людей, вспоминал ту девчушку и думал: как хорошо, что хотя бы дети еще способны видеть собственные грехи.

После всенощной к отцу Филиппу, настоятелю храма, что в селе Угрюмиха, подошла староста и подала поминальную записку.

– Батюшка, что же это творится?! – возмущается староста. – Ты погляди, что пишут. Нет, я Дусе велела, больше такого безобразия она не примет.

Отец Филипп устало лезет в карман за очками и, не надевая их, так сложенными и подносит к глазам. Записка «о здравии», читает батюшка.

– Так, что тут у тебя? Ага, «император Наполеон Михаил»… – в задумчивости тянет он.

На листочке сверху крупными буквами написано: «император Наполеон», а внизу на следующей строке, чуть меньшими, – «Михаил».

– Это кто же у нас такой объявился?

– Мишка это, дачник московский. Года два назад он у нас еще в храме во время службы через голову перевернулся. Помнишь? Ты тогда с кадилом по храму ходил, а он как прыгнет.

– А, этот?! – радостно восклицает батюшка. – Как же, помню, помню. Ловко он тогда назад через голову. Значит, теперь он «Наполеон». Ладно, примем к сведению. Дусе скажи, пускай принимает. Мишка – мужик здоровый, вон у него кулачищи какие. С «Наполеоном» лучше не шутить. Разозлишь, он нам тут такой Аустерлиц устроит, мама не горюй.

Неделю спустя в алтаре, вынимая частицы, отец Филипп снова увидел записку со знакомым почерком: «император Наполеон Михаил». Сверху – император, снизу – Михаил.

Интересно, задумался батюшка, почему между двумя именами отсутствует черточка? Ведь если сторонний человек на записку посмотрит, то и подумает, что перед ним два абсолютно несвязанных между собой имени, принадлежащих двоим совершенно разным людям, что в общем-то и соответствует истине. Конечно, если не брать во внимание, что Михаил, он же и Наполеон, товарищ хоть и неагрессивный, но серьезно болящий.