Зато овса на этот раз ему принесли даже больше, чем было нужно. А ещё выдали пару только что забитых кур, дюжину свежих румяных булочек и небольшой бочонок вина из черноплодной рябины.

– Передайте господину мельнику, – пожилой пекарь вытер и без того чистые руки о фартук, – наше почтение. И скажите, что мы нижайше просим его избавить нас от этой напасти.

– Не бойтесь, баньши не трогают людей. – Элмерик достал из полотняного мешка одну из булочек и принюхался: пахло просто волшебно. – Они предсказывают чью-то смерть, но не являются её причиной.

– А вот вам тут моя жена пирожков с капустой напекла. – На пятачок перед конюшней, где бард остановил телегу, заявился староста Чернолесья собственной персоной: м-да, дело было совсем плохо. – Кабы нам только узнать-то, кого она оплакивает? Кому гроб готовить-то?

– И нельзя ли её с моста тогось… прогнать? – это уже добавил мясник.

– Может, она уже сама ушла. – Элмерик откусил кусок булочки. – Знаете, по дороге сюда я никого не видел.

В этот миг от околицы послышался детский крик:

– Она там! Там! Опять бабка на мосту плачет!

Чумазый мальчишка лет семи бежал со стороны вспаханного поля вприпрыжку, размахивая руками.

– А кто тебе дозволил туда ходить?! – послышался грозный женский голос, потом звук крепкой затрещины и громкий детский рёв.

– Не изволите ли сами убедиться? – Староста заискивающе улыбнулся, пихая Элмерику в руки промасленный свёрток с пирогами. – Вы же как раз в обратный путь изволили собираться? А тут такая удивительная оказия…

– Ладно. – Элмерик вспрыгнул на козлы и собрал поводья в кулак. – Не бойтесь. Мастер Патрик непременно со всем разберётся.

Он не испытывал иллюзий на свой счёт и знал, что деревенские жители надеются на помощь колдуна-с-мельницы, а вовсе не его учеников. Просто ходить на поклон к мастеру Патрику отваживались только самые храбрые, а Элмерик им удачно подвернулся.

Бард пригладил рукой рыжие кудри, откидывая волосы назад, чтобы не мешались, и цокнул языком, заставляя лошадей тронуться.

Мальчишка, который получил от матери затрещину, перестал реветь и побежал рядом с телегой, положив руку на бортик. Элмерик припомнил, что парнишку, кажется, звали Бринн.

– Что, сильно влетело?

Малец помотал головой.

– Не-а. Мамка сильно не лупит. Вот папка – тот да-а-а…

– Залезай давай. – Бард хлопнул рукой по месту на козлах рядом с собой. – Будешь дорогу показывать.

– А чё б и не показать? – Бринн с готовностью забрался в телегу и уже оттуда перебрался поближе к Элмерику. – Вона, тама она.

Бард прищурился, глядя туда, куда указывал грязный палец с обгрызенным ногтем, но так ничего не и увидел. Слишком яркое солнце слепило глаза.

– А ты смелый, раз не боишься бабку! – Он хлопнул пацана по плечу.

Тот улыбнулся щербатым ртом.

– Я боюсь, – признался он шёпотом, – но не очень. Дядь, а хлебушка дай?

– Держи. – Элмерик разломил булку пополам, одну часть оставил себе, а вторую протянул Бринну. – Но за это расскажешь мне всё, что видел. Как бабка выглядела? Всегда ли была одинаково одета? Не повторяла ли одну и ту же фразу, когда причитала? Это важно.

Мальчишка затолкал весь хлеб себе в рот и некоторое время молчал, сосредоточенно пережёвывая. И лишь проглотив угощение, ответил:

– Ну, она такая… тощая. Лицо как у покойницы. Глаза тёмные-претёмные, и зрачков не видать. А зубищи… как у волка, во! Сама в лохмотьях, будто нищенка, а на голове – корона.

– Прямо-таки корона? – Элмерик от неожиданности потянул вожжи на себя, и послушные лошади встали.

– Ну такая, вроде как венок из цветов. – Мальчишка утёр нос рукавом и жадно уставился на хлеб в руке барда. – Только цветы будто из золота и серебра.