– Илья Григорьевич, вы поймите – слишком много еврейских фамилий и имен. Мне военный цензор говорит: «Ведь даже девочка, которая в госпитале читает стихи раненым, зовется Лиля Берг. А почему не Маша Иванова?»

– Передайте цензору, что она не Маша и не Иванова, она – Лиля Берг.

– Илья Григорьевич, я все понимаю, но вы тоже поймите: мне каждый день звонит Мехлис, начальник Политуправления, и требует, чтобы каждая страница газеты выходила с призывом наверху – «За Родину, за Сталина!» и чтобы мы не печатали много еврейских фамилий. Вы знаете, что за человек этот Мехлис? Он имеет свободный доступ к самому Сталину и уже пересажал и перестрелял тысячи политработников. Если его не послушать, можно потерять не только карьеру, но и жизнь. Что касается жуткой трагедии Бабьего Яра, то я просто обязан показать этот материал Мехлису – но что он скажет?

На другой день Эренбурга вызвал к себе генерал Райхман, который руководил работой Антифашистского еврейского комитета:

– Что это вы, Илья Григорьевич, так расхваливаете еврейских вояк? Я понимаю, что этот сержант Наум Коган рисковал жизнью. Но в Красной армии бойцы всех национальностей проявляют геройство и мужество, сражаясь за Родину и за Сталина. И что это вы все пишете «фриц», «надо убивать всех фрицев»? Там, наверху, – он поднял палец, – считают, что нельзя задевать национальные чувства немецкого народа.

Эренбург поднял брови и чуть не воскликнул: «А национальные чувства еврейского народа задевать можно?» – но сдержался.

Райхман продолжал:

– Как члену Еврейского комитета вам не подобает так выделять бойцов еврейского происхождения, и вообще – необходимо консультироваться с нами о том, что вы пишете.

Эренбург обозлился, вышел молча и сразу написал заявление о выходе из Еврейского комитета. Михоэлсу он сказал:

– Вы на меня не сердитесь и не обижайтесь, я признаю работу комитета очень важной. Но я хочу быть независимым писателем и не хочу, чтобы моя независимость бросала тень на комитет.

Михоэлс с легкой иронией переспросил:

– Вы считаете, что у нас можно быть независимым писателем?

– Может быть, я и не прав, но я хочу работать как независимый писатель. Я вижу себя одним из идеологов нашего общества, вступившим в смертную схватку с фашизмом. Я не хочу, чтобы мне подсказывали, как думать и что писать. Это я пустил презрительную кличку «фриц», и ее подхватил весь народ. И я рад, что это добавляет ненависти к немцам. А мне говорят, что это задевает национальное чувство немцев. Пусть задевает! Я ненавижу их и решил, что сам буду собирать материалы об их зверствах. Я назову это произведение «Черная книга» и издам, когда придет время. Я поставил себе задачей безостановочно и безоговорочно критиковать всех немцев. Меня обвиняют в том, что я становлюсь немцеедом. Да, я немцеед. А нашему Еврейскому комитету дают сверху другие указания, и поэтому я не могу в нем оставаться.

Михоэлс грустно качал головой. Ему жалко было терять такого авторитетного члена комитета, но он уважал и понимал Эренбурга.

В мае 1943 года генерал Райхман вызвал Михоэлса:

– А, дорогой Соломон Михайлович, рад вас видеть опять. Как вы поживаете? Хочу вас поздравить: Лаврентий Павлович Берия и сам товарищ Сталин довольны деятельностью вашего комитета. Вы можете гордиться, передайте это своим товарищам.

Михоэлс изобразил радостную улыбку, он понимал, что вызвали его не за этим.

– У меня к вам очень важное поручение. Мы знаем, что американские, канадские и британские евреи сочувственно относятся к страданиям нашего народа. Хотя в тех странах, в отличие от нашей, процветает антисемитизм, но все-таки среди евреев там есть немало состоятельных людей. Они привыкли давать пожертвования. Вот у нас и возникла мысль послать вас в эти страны, – он сделал значительную паузу.