– Спасибо, что не выдал, век не забуду. Лежать бы мне уже в той канаве вместе с тем пареньком.

Саша стал обсуждать с бывшим начальником возможность побега. Тот покачал головой, ответил:

– Рискованно, немцы уже захватили весь район, они повсюду. Или застрелят в спину при попытке к бегству, или поймают и напоказ расстреляют перед строем, а то и замучают.

– Вы же знаете, меня ведь и так расстреляют или замучают.

– Это почему?

– Как только узнают, что я еврей.

Замполит удивился:

– Ты еврей?

– А вы не знали?

– Хоть ты и был командиром орудия, а не рядовым бойцом, я не знал. Да ты и внешне вовсе не похож на еврея, и фамилия у тебя не типичная еврейская, не какой-нибудь там Рабинович или Лившиц. Ну, ты меня не выдал, и я тебя не продам. Но мой тебе совет – выбрось все-таки свой «смертный паспорт» и забудь про то, что ты еврей.

Саша не стал говорить, что уже сделал это.

Число пленных за проволокой с каждым днем увеличивалось. По утрам на весь день выдавали по куску хлеба, испеченного из поганой муки пополам с опилками. Немцы любили порядок и не давали собираться толпе, подводили пленных по семеркам. Иногда людям доставалась и кружка воды, которую привозили в бочке из реки. Семеро пленных набирали воду в бочку, а потом тащили на себе в лагерь. Люди мучились от жажды и окружали бочку жадной толпой, сдержать их немцы не могли, как ни били прикладами и ни пинали ногами. Попасть в команду, которая наполняла бочку, было сложно, охотников оказывалось слишком много. Саша стремился попасть, это дало бы возможность напиться вдоволь воды, а кроме того, выход за проволоку был для него шансом бежать из плена, хотя бы в воображении. Пленные шептались между собой, что можно уговорить солдата-охранника, чтобы отпустил, если объяснить, что твоя деревня находится рядом. Саша мог бы объяснить это по-немецки, но он не хотел открывать своего знания языка, боялся, что его тут же завербуют переводчиком и он должен будет работать на немцев. Это выглядело бы как предательство, а он знал, что предательство – это самый тяжелый грех.

Богданов объяснил Саше:

– Попытаться бежать, конечно, можно. Немцы настолько уверены в своих силах, что победа им кажется очень близкой. Одним пленным больше, одним меньше – для них это все равно. Но куда бежать?

Сашу этот вопрос поразил, он горячо зашептал:

– Как куда? Пытаться перейти обратно к своим.

Богданов пристально посмотрел ему в глаза:

– Слушай, я тебе жизнью обязан, поэтому скажу кое-что. Нам, командирам, перед войной был дан приказ – судить и расстреливать всех, кто сдался в плен, а потом вернулся. Так что не очень мечтай о переходе обратно к нашим – расстреляют или пошлют в штрафной батальон, на верную гибель. Понял?

Саша не верил своим ушам:

– Не может быть такого! Наши не будут расстреливать своих.

Командир грустно ответил:

– Очень даже может быть. Перейдешь линию фронта, явишься в какую-нибудь часть. Тебя станут допрашивать – не шпион ли? И если заподозрят, то могут поставить к стенке. Прикажут: «По изменнику Родины огонь!» Так ты и получишь пулю в лоб.

Впечатлительный Саша глядел на него широко раскрытыми от удивления глазами и долго ничего не мог сказать. Такая мысль ему самому в голову прийти не могла. Может, комиссар врет? Он много врал им на политзанятиях, но Саша понимал, что тогда комиссар говорил не свои слова, а то, что было приказано. Теперь ему некому приказывать и он говорит откровенно. Так неужели же сидеть за колючей проволокой, оставаясь на краю гибели и ожидая неизвестно чего? Он спросил:

– А в плену что с нами будет?

– Не знаю. В лучшем случае заставят работать, делать какую-нибудь тяжелую работу, от которой мы все будем постепенно вымирать. А в худшем случае – помрем скорей, или от голода, или от болезней, или нас просто прикончат.