…будет обнаружена астроинженерная деятельность других цивилизаций.

…появятся принципиально новые способы передвижения в космосе.

…будет создана искусственная жизнь.

И уж совсем в отдаленном будущем, через 200 лет, как полагают участники опроса, начнутся работы по терраформированию планет. Иными словами, человечество начнет перестраивать планеты по своему желанию, делать их похожими на Землю. Начнут наши потомки, скорее всего, с Марса, потом преобразуют Венеру, спутники больших планет… В общем, человечество займется той самой астроинженерной деятельностью, следы которой в космосе будут обнаружены, если верить участникам опроса, через сто лет…

***

Я рассказал далеко не обо всех результатах, полученных в ходе футурологического опроса. Конкретные даты прогнозов – главный результат, но далеко не единственный. Участники ответили еще на два десятка вопросов, связанных не со сроками, а с принципиальной возможностью того или иного научного или технического достижения. Многие ответы отражают сложившиеся в современном общественном сознании представления о том, какие науки приоритетны в своем развитии, какие направления техники следует развивать в первую очередь, какие конкретные достижения науки и техники осуществятся раньше, а какие – позже. В большей части этот вывод относится к российскому современному обществу, поскольку именно россияне составили основную часть участников опроса, причем часть активную, ту, которая на нынешнем этапе призвана формировать общественное мнение и научно-технические приоритеты. Насколько это так и так ли это вообще – задача для специального исследования, которое, несомненно, будет проведено.

Лида плачет. И хотя она с улыбкой протягивает мне то чашечку кофе, то поджаренные тосты, но я все равно вижу, что она плачет. Она не может понять, что со мной, – я знаю, что стал совершенно другим после возвращения. И ничего не могу объяснить. Ничего.

Я молча допиваю кофе и выхожу на балкон. Наша квартира на последнем этаже, а дом – тридцатиэтажка – самый высокий в городе, и я вижу, как на территории Института бегают по грузовому двору роботы-наладчики. В машинном корпусе ритмично вспыхивают лампы отсчета – кто-то сейчас стартует в прошлое. Дальше пустырь, там только начали рыть фундамент под новый корпус для палеонтологов. На окраине города, за пустырем, у подъезда Дома прессы полощутся на ветру разноцветные флаги, и выше всех – флаг ООН. Толпу у входа я не могу разглядеть, но знаю, что она уже собралась, и знаю зачем. Я не пойду туда, я никуда не пойду, буду стоять на балконе и ждать, когда Лида соберет посуду и уйдет к своим биологам. И тогда… Что? Я еще не знаю, но что-то придется делать.

У меня всегда была слабая воля. В детстве я слушался всех и подпадал под любое влияние. «Валя очень послушный мальчик», – говорила мать с гордостью. Не знаю, чем тут можно было гордиться. Отец учил меня не подчиняться обстоятельствам. Я плохо его помню – он был моряком, ходил в кругосветки и наверняка в детстве не слыл таким пай-мальчиком, как я. Учился я отлично, потому что подпал под влияние классного наставника.

Когда после школы я подался в Институт хронографии, никто не понял моего поступка. А я всего лишь находился под сильнейшим влиянием личности Рагозина, о чем никто не догадывался, и потому мой поступок был признан первым проявлением самостоятельности.

С Рагозиным я познакомился только на втором курсе, до этого лишь читал запоем его книги и статьи. Они-то и поразили меня и заставили сделать то, чего я и сам от себя не ожидал. Рагозин, не подозревая того, воспитал во мне мужчину. Вряд ли он предвидел такой педагогический эффект от своих сугубо научных и совершенно лишенных внешней занимательности публикаций.