– В чем идея-то? – осторожно спросил я.

– В двух словах… О возможности зарождения жизни на космологически ранних стадиях в неустойчивых плазменных сгустках. Еще до образования галактик, сразу после того, как первые сверхновые выбросили в пространство много тяжелых атомов. Я уже не помню деталей, столько лет прошло. Плазменные сгустки могут стать разумными, а потом, когда идет сжатие и образуются звездные системы, процесс самоподдерживается, плазма остывает, становится плотнее, и это стимулирует эволюцию… Совершенно дикая идея, никто такую статью, естественно, не опубликовал бы, а репутацию Коля себе загубил бы до конца жизни. Это легко… Как раз тогда вышла книга Вейника, ты, конечно, не знаешь…

– Почему не знаю? – обиделся я. – Термодинамика, верно? Он расправился со вторым началом, кажется.

– И с первым тоже, – кивнула тетя Женя. – А заодно со своей научной репутацией. Он в Минске чем-то занимался, но никто из серьезных ученых его всерьез уже не воспринимал. Я у Коли спросила: ты этого добиваешься? У тебя защита на носу, ребенок маленький, тебя вот-вот назначат заместителем Волошина, он тогда был нашим завкафедрой. А если статья выйдет… Он прекрасно понимал. Знаешь, чего я боялась? Что у него уже разработана аргументация, он что-то посчитал, какие-то очень интересные неустойчивости в плазме, которые вели к самоорганизации… кстати, тогда еще не было работ Пригожина, и если бы Коля действительно… то стал бы пионером, да… если бы не гипотетический разум рассматривал, а нормальную физику плазмы… Коля, конечно, человек увлекающийся, особенно в молодости, но… Он понял мои аргументы. И Костя добавил – у него тогда была сильная аллергия, врачи не могли понять причину, он все время плакал… Так Коля ту статью и не опубликовал.

– Интересно, – пробормотал я. – Плазменная жизнь? Я читал что-то такое у Лема.

– Да! – воскликнула тетя Женя. – Вспомнила! Конечно, Лем, рассказ назывался «Правда».

– И у Кларка было что-то похожее, – показал я свою осведомленность.

– Не знаю, – засомневалась тетя Женя. – Кларк? Не помню.

– «Из солнечного чрева», – сказал я. – Давно читал, но запомнилось. Красивая идея: жизнь внутри Солнца.

– Может быть, – с неожиданным равнодушием сказала тетя Женя. – Коля фантастикой не увлекался, я не думаю, что он и Лема читал, а Кларка подавно… В общем, статью он, по-моему, просто порвал, потому что в бумагах я ее потом не видела.

– Жалко, – сказал я. – Интересно было бы почитать.

– С каких пор тебя интересует, какими научными проблемами занимался Коля? – удивилась тетя Женя.

– Так ведь, – сказал я, – он не по общественным делам полетел на Камчатку? И не потому…

– И не потому, что память потерял, – закончился за меня тетя Женя. – Конечно. Мы с тобой в последние часы не говорили толком, столько суматохи… Ты прав, Юра.

– Прав… в чем?

– Какая-то идея ему в башку втемяшилась, – тихо произнесла тетя Женя, так тихо, что я едва расслышал. – С тех пор, как мы в Питер полетели, я все время думаю – какая?

– К каким-то выводам вы пришли, верно?

– Да, – сказала тетя Женя, помолчав.

– Вы знаете, где Николай Генрихович?

– Не знаю, Юра. Не представляю даже.

– Но какая у него идея…

– Догадываюсь.

– Расскажите. Может, я не пойму, но две головы…

– Две головы не всегда лучше одной. У тебя может сложиться превратное мнение. Даже наверняка. И тогда ты мне не помогать будешь, а только мешать.

Я промолчал. Тетя Женя начала говорить, и я знал, что на этих словах она не остановится. А подгонять ее бесполезно. Захочет – скажет, а нет…

– Когда Коля вышел из больницы, – сказала тетя Женя минут через пять, я уже решил было, что она будет молчать до конца полета, – у него действительно было плохо с памятью. Забывал, что делал вчера, зато помнил в мельчайших деталях все, что происходило двадцать лет назад… представляешь, он вдруг вспомнил, куда положил записную книжку, которую так и не нашел, когда она потерялась в Ташкенте, мы там были в семьдесят шестом, в книжке были номера телефонов… в общем, она пропала, а после болезни Коля вдруг вспомнил, куда ее положил. Странно, да? Но я о чем? – перебила тетя Женя сама себя. – Да, врачи велели ему делать упражнения для укрепления памяти, а он говорил, что лучшее упражнение – работа, будет работать, и память вернется. Так, в общем, и получилось, но… Дина Липунова посоветовала сходить к гомеопату, был один известный, говорят, он многим помог, не знаю, так ли это на самом деле, но мы пошли, это в Теплом Стане, от метро минут десять… Как же его фамилия? Сама забывать стала. Неважно. Короче, выписал он Коле какие-то шарики, принимать надо было по системе, сколько-то синих, сколько-то зеленых, сколько-то красных, все по часам, а Коля его расспрашивал о научных основах гомеопатии, ну не мог он иначе, а тот радовался, что может рассказать о своей науке, тоже был человек увлеченный, а когда мы возвращались, Коля сказал: вот, мол, классическое подтверждение тому, о чем я все время думаю. О чем это? – спросила я. О минимальном воздействии, – сказал он. О бифуркациях. О том, с какой полки на какую нужно переложить ящик.