Странная картинка мне представилась вдруг: сходим мы с поезда, а на перроне стоит, прислонившись к столбу, Николай Генрихович со своим рюкзаком, смотрит на нас и спрашивает задумчиво: «Это что за остановка, Бологое иль Поповка?»

Если у него отшибло память? Могло случиться? Могло. Запросто.

Правда, тогда его все же перехватили бы в «Пулково».

– Нас в Питере встретит Костя Крымов, – сказала тетя Женя. – Это завлаб по внегалактической астрономии, старый наш знакомый. Мирон ему передал…

– Вот и хорошо, – сказал я. – Пока мы едем, Николай Генрихович сам объявится.

– И пусть объяснит, что за секретность, – сказала тетя Женя, и по ее тону легко было понять, что сумеречное беспокойство о муже начинает уступать место столь же сумеречной и не оправданной ревности – мысль о любовнице, похоже, пришла, наконец, и ей в голову.

– Раньше, – продолжала она, – он так не поступил бы. Позвонил бы или записку оставил. А после того случая… У него бывают провалы в памяти, он никогда в этом не признавался, но я-то вижу. Забывает. Правда… Почему он выключил телефон?

Путный ответ ей в голову не приходил, она молча водила пальцем по скатерти, рисуя, по-моему, график какой-то сложной функции. Может, это была функция их отношений: по горизонтали ее постоянная любовь к Коле, а по вертикали взлеты и падения, взлеты и падения…

– Если у него возникла идея, – осторожно сказал я, – то к кому в Питере он, скорее всего, обратился бы? И еще: если раньше он, уезжая, оставлял записки, то теперь мог оставить сообщение или электронное письмо…

– Я ждала, когда ты об этом спросишь, – сказала тетя Женя. – Все-таки из тебя пока еще плохой сыщик. Ты не просчитываешь все варианты.

– Спасибо, – пробормотал я.

– У нас, – продолжала она, – есть общий ящик для электронной почты. Адрес и пароли знаем только мы с Колей. Вроде стола в гостиной, куда можно положить записку перед уходом. Я проверяла: там пусто.

– Когда вы…

– Когда проверяла в последний раз? Перед тем, как мы поехали на вокзал.

В это время Н.Г. давно был в Питере. Действительно, сто раз мог отправить сообщение, если хотел. И если мог.

– А может, – сказал я, – он послал сообщение не на этот адрес, а на какой-то другой?

– Я и об этом думала, – вздохнула тетя Женя. – У меня есть свой адрес, институтский, но там тоже ничего.

– А на свою собственную почту Николай Генрихович мог…

– Зачем? – удивилась тетя Женя. – Если он хотел что-то сообщить мне, зачем бы он стал писать себе самому?

– Ну… не знаю. По забывчивости.

– Юрик, – печально сказала тетя Женя. – Коля в последнее время сильно сдал, конечно, но не до такой степени, чтобы посылать себе самому письма, которые должна прочитать я.

– Конечно, – согласился я. – Просто подумал… Может, себе он что-то напоминал. Надо, скажем, тогда-то сделать то-то…

– Есть у Коли ежедневник, куда он записывал расписание лекций, – вспомнила тетя Женя. – Ну, и всякие дела на тот или иной день.

– Он мог записать…

– Мог, – вынуждена была признать тетя Женя. – Только книжку эту он взял с собой.

– Но ведь, – продолжал я тянуть свою линию, – он мог и на своей почте оставлять напоминалки, многие так делают.

– Коля так не делал, – отрезала тетя Женя.

Почему она была в этом уверена?

– Но можно проверить, – настаивал я. – А вдруг?

– Юрик, – сказала тетя Женя. – Это невозможно. Я не знаю пароль к Колиной почте. А он не знает мой пароль. У каждого человека должно быть личное пространство. Мне никогда в голову не приходило подглядывать, что Коля писал или…

Это она хватила, конечно. Уж я-то знал, какой ревнивой становилась тетя Женя, едва ей приходила в голову идея о том, что ее Коленька что-то скрывает. Мне не очень-то верилось, что она никогда не пыталась посмотреть, что получает Николай Генрихович на свою личную почту. Хорошо, раньше это было неэтично, и сама тетя Женя могла даже стыдиться своего подглядывания. Но сейчас какое это имело значение?