– Можно обойтись и малыми формами.

– Скульптурными? – догадался Балашков.

– Можно и скульптурными, – Елизавета отложила ежедневник с пирамидой из чертиков. Ее вдруг настигло вдохновение. – Вот сейчас у нас «Каменная поэма» проходит – в чем ее смысл? Раньше централизовано делали скульптуру – «Девушку с веслом» какую-нибудь – и рассылали по всем паркам страны. А теперь мы их ежегодно мелкими партиями делаем – и что?

– Предлагаешь наладить у нас серийное производство? – спросил Балашков.

– Это дорого, – отреагировал Соколов.

– Да нет, зачем нам серии, нам прецедент нужен. Один памятник, но какой!

– Я слышал, в одном городе поставили памятник первому городовому, – сказал Макеев.

– Это как городской домовой? – не поняла Лиза.

– Нет, это первому полицейскому.

– Это все приколы. В другом памятник домашним тапочкам сделали – горожанам смешно, а федералам все равно. Я предлагаю возродить монументальную пропаганду. Вон, у Пушкина юбилей на носу – кто против будет?

– Интересное начинание, – пробормотал Балашков.

– А давайте поставим памятник царю Николаю!

– Первому или второму?

– Первый – всегда первый, – пробормотал мэр.

– Если Первому, то только за то, что декабристов к нам в Сибирь сослал.

– Тогда Второму.

– Может тогда лучше декабристам?

– Они же революционеры – как коммунисты!

– Да какие там коммунисты – это ж сплошь аристократы были.

– Тогда Достоевскому – он в Сибири сидел.

– Да мало ли кто в Сибири сидел!

Лиза поразилась, какую краеведческую дискуссию вызвало ее предложение.

– Главное – кто тут жил!

– А кто тут жил?

– Мамонты тут жили. Давайте памятник мамонту поставим!

– Памятник мамонту уже где-то закладывали. Можем опоздать.

– Кто самый знаменитый сибиряк?

– Мамин–Сибиряк?

– Стоп, – прекратил галдеж Балашков. – Давайте в конструктивном русле. Ты, Лизавета, кашу заварила – ты что думаешь?

– Надо что-то общее и символичное.

– Тогда, может быть, памятник всей Сибири? – сказал Васильев. – И мы себя обозначим как центр территории.

– Отлично, – сказал Балашков, потирая руки.

– Сепаратизмом пахнет, – заметил Соколов.

Все замерли. Нет страшнее обвинения для того, кто хочет дружить с Москвой и, в перспективе, там обосноваться. Это же экстремизм на территории, где все закрома родины лежат.

– Ну, Лизавета, ты и даешь! – вздохнул Балашков. – От тебя деструктивизм один.

Лиза поняла, что перестаралась.

– Надо памятник приурочить к юбилею покорения Сибири. Тогда федералам понравится.

– Точно! Молодец, Лизавета. Слава – запиши! И еще там, что говорили, тоже. Пропиаримся по полной и Путяте нос утрем! У нас – покорение Сибири, а у него – мальчик с рыбой. Космополитизм да и только.

11.

Поскольку Лиза не отвечала на его звонки, то Эдуард трижды за день припирался к ней в кабинет, каждый раз налетая на заместителя Василевского. Нес какую-то деловую околесицу, уходил, а потом опять возвращался. Василевский, конечно, идиот, но и его извилину от форменной фуражки нельзя так перенапрягать. В итоге Лизе пришлось самой позвонить Эдуарду.

– Чего тебе надо? – спросила она.

– Хотел извиниться за летучку.

– Ладно, считай, простила. Это все? Или ты через полчаса опять за какой-нибудь хренью явишься?

– Лизочка, я не за хренью, я за тобой… То есть я хочу объяснить, почему я…

– Я же приняла твои извинения.

– По голосу этого не чувствуется.

– Будь доволен таким, какой есть.

– Я все понимаю, ты обижена, но я не отстану – и через полчаса приду за хренью.

– Чего ты хочешь?

– Пригласить тебя к себе в гости. Поговорить. А уж потом ты решишь – последнее это свидание или нет.

Лиза задумалась. Дома-то она у него не была, а посмотреть сильно хотелось. А потом – все.