– Уже? – не открывая глаз, отозвался Витт. – А вы как успели узнать?

Каролина поняла, что легко и неосмотрительно выдала себя.

– Вы даже не удивлены, – с досадой проговорила она.

Витт легко спрыгнул с кровати – низкорослый, сухопарый, насмешливый.

– Он ваш подчинённый, и ваш долг вызволить его, – сказала Каролина.

Витт на всю комнату зевнул, подошёл к окну, нарочно отодвинул штору.

– А ведь действительно весна, – задумчиво произнёс он.

– Напишите письмо государю, – сказала Каролина.

Витт усмехнулся.

– Значит, вы всё-таки любите его? – он расправил плечи, хотел потянуться, но передумал. – Пусть сидит.

– Для вас это прекрасная возможность завоевать доверие нового императора, – сказала Каролина.

Граф продолжал смотреть в окно.

– Сделайте это для меня, Иван Осипыч, – тихо и твёрдо произнесла Каролина.

Не оборачиваясь, Витт услышал её удаляющиеся шаги. Хлопнула дверь, и он остался в тишине. С застывшей улыбкой смотрел в окно. У парадного подъезда мужик в сером армяке сгребал с дороги выпавший снег.

Витт ждал. Он боялся, что вот-вот Каролина выпорхнет на улицу и навсегда покинет их дом. И тогда уже ничего не исправить. Но никто не выходил. Мужик всё так же скрёб снег, дышал на замёрзшие красные руки. Открылась и закрылась дверь в квартире. Чуть слышные шаги раздались со стороны передней. Витт почувствовал, что Каролина стоит у него за спиной, но не обернулся. Ему нужно было выстоять в этом поединке. Он смотрел, как валит снег, слушал шёпот ветра в неплотной раме окна.

Руки Каролины мягко легли ему на плечи.

По проснувшимся улицам гулко стучали повозки, бабы тащили с реки полные вёдра. Из подворотен тянулись нищие. Тренькали колокола. Озябшие псы поднимали морды к небу. Им слышался запах свежего мяса. Немец Херман Хиппель в каморке над своим магазином фейерверков не спал всю ночь. Изобретал новый состав, чтобы расцветить скучное петербургское небо молниями и масонскими знаками. Их сути он не понимал, но этого и не требовалось. Знаки всё равно несли в себе свет тайного слова, чей смысл ускользал вместе со вспышкой. Хиппелю уже давно было сказано, что весенний маскарад из-за продолжения траура по усопшему государю обойдётся без фейерверков. А он всё равно трудился не покладая рук. Потому что больше ничего не умел.

Дома вдоль реки стояли угрюмо – словно не хотели просыпаться, но их силой выставили в утро и бросили как есть. За плотно закрытыми окнами в бледных от снежного света спальнях дотлевали огарки, оседала на ковры копоть бессонницы. Никто не хотел открывать ставни, чтобы вдохнуть синий от холода город.

В это утро только одно окно было распахнуто настежь. Стучало выломанным ставнем о стену. В коридоре старого, выстроенного на шведский манер особняка близ набережной седой, похожий на Пана слуга приложил ухо к двери тёмного дуба. Прислушался.

– Прохор Ильич!

Ответа не последовало. Из-под двери дуло и летел снег. Слуга вошёл в спальню.

Постель подполковника Черемисова была заправлена, одеяло отогнуто аккуратным углом, сверху брошен расписанный листьями и райскими птицами халат. У дышащего ветром окна на плечиках, выпятив грудь с орденами, висел мундир. Из-за него казалось, что подполковник Черемисов исчез не весь. Снежинки плясали на эполетах.

– Господи… – пробормотал слуга.

Он подошёл к окну, глянул вниз. По свежему сугробу от окна к набережной петляла цепочка глубоких следов.

Посреди Невы квартальный надзиратель грыз семечки.

Дыша весенним перегаром, следственный пристав Лавр Петрович Переходов, недавно прибывший из Москвы, смотрел на мёртвое тело Черемисова. Лавр Петрович был розов и гладко выбрит. Застёгнутая шинель сидела на нём, как кожа на барабане. Взгляд выпуклых глаз был властен и суров.