Я как будто превратилась в камень, холодный и мёртвый.

– А Машка никуда не денется, – донеслось снизу.

Он меня не заметил. Никто из них меня не заметил.

Так странно, рыдать мне больше не хотелось, как будто внутри внезапно наступил штиль. Но это был не штиль, просто там всё умерло. Я ничего не чувствовала больше – ни стыда, ни обиды, ни боли. Я словно впала в анабиоз. Окаменела и осыпалась в сухое крошево, в пыль…

Как теперь жить дальше? Как мне всё это вынести?

6. 6

Я не сразу сообразила, что надо мной кто-то возвышается. Насилу подняла голову, взглянула вверх. Глаза уже привыкли к темноте, и я сразу различила мужской силуэт, белеющую рубашку, пристальный взгляд. Но последнее я вполне могла и додумать сама.

Анабиоз продолжал действовать – на этот раз я не почувствовала ни смущения, ни жара, ни трепета, даже несмотря на то, что он… (ах да, Олег, вспомнила я) стоял так близко.

– Тебе плохо? – спросил он.

Я промолчала. Губы занемели, язык одеревенел. Да и это «плохо» – какое оно слабое и блёклое. Оно даже вполовину не выражало то, что я действительно чувствовала.

Не дождавшись ответа, он вздохнул и присел напротив меня на корточки.

– Ну, что случилось? Говори, – без стеснения он взял мою руку и легонько сжал.

Я покачала головой.

– Обидел кто-то? Или тошнит?

Я снова мотнула головой, а он снова вздохнул и повернулся в сторону лестничного пролёта, будто что-то высматривал на ступенях. Профиль у него был красивый и при этом очень мужественный, как у античного бога.

– Тебе хочется здесь сидеть? – он опять повернулся ко мне.

Я по инерции пожала плечами, но, ощутив на коже его дыхание, тёплое, пахнущее мятой, невольно сглотнула. То самое чувство манящей опасности вновь шевельнулось где-то глубоко в животе.

– Может, тогда вернёмся в зал?

Только не это! Сейчас я не в состоянии видеть Мишу.

– Нет, не хочу, – выдавила я и сама не узнала собственный голос. Сиплый такой и надрывный.

– Ну, может, тогда выйдем на улицу, подышим, освежимся?

– Да, давай, – согласилась я.

Мне и правда хотелось на воздух.

Он поднялся и подал руку, а пока спускались по лестнице, придерживал меня под локоть.

– Я – Олег, – представился он, раскрывая передо мной входную дверь.

– Маша, – ответила я тихо.

Здесь, при свете, его взгляд в упор снова меня тревожил: обжигал, затягивал, заставлял сердце учащённо колотиться. Глаза его вблизи оказались необычного оттенка, очень тёмного, серо-синего, как грозовое небо.

На крыльце перед общежитием толпился народ, в основном, все наши. Курили, смеялись. Пришлось протискиваться между ними.

Я немного напряглась, но увидев, что Миши среди них нет – облегчённо выдохнула. Не знаю, смогу ли ещё когда-нибудь без горечи на него смотреть, без обиды и злости с ним разговаривать. Сомневаюсь.

Олег спустился с крыльца сразу вслед за мной, затем поравнялся и взял меня за руку. Крепкая, сухая и тёплая его ладонь, наверное, должна была бы успокоить меня, но я наоборот заволновалась ещё больше, до дрожи в коленках. От тупого и бесчувственного оцепенения почти и следа не осталось.

– Вахта сегодня, по ходу, останется без вахтёрши… – сказал кто-то в толпе. – Накидалась бабка в хлам…

– Э, видели? Это кто щас прошёл? Машка же?

– Оба-на! Какой-то левый чувак Михину Машку подснял. Фигасе, тихоня отжигает!

Я вспыхнула, хотела поскорее уйти, чтобы не слышать этих идиотов, но Олег выпустил мою ладонь, развернулся и двинул прямо на них. Что он делает? Зачем? Их же толпа, а он – один!

– Не надо, Олег, – попросила я, но он уже прихватил одного за предплечье, чуть повыше локтя. Кажется, его звали Валик и жил он тоже в общежитии.