– А суть в том, – Валя повернулся с двумя чашками ромашкового чая и подошел к столу, – что ты, податливостью своею, меня чуть было под грех не подвел. А если бы инстинкты твои в другую сторону работали – не на спасительный лад, а на оборонительно-боевой хотя бы, то обошлось бы все. Глядишь, оплеуха с горяча – меня и привела бы в ощущения. Я бы тебе даже руку пожал за это.

Гриша закатил глаза к верху, видимо, переваривая услышанное и, так ничего и не ответив, потянулся за чаем.

– Главное, – произнес довольно Гриша, – это чай.

Валька обреченно вздохнул, закрывая своим плечом кружки чая от тянущихся к ним загребущих рук машиниста. Но движение это вышло неловким (развернуться было негде), и Валя бросил эту затею. Хотя, чаю планировалось выпить минимум пару чашек.

– Главное – чай, – едва-слышно недовольно пробубнил Валентин, провожая взглядом улетающий, в известном направлении, бокал.

Громко отхлебнув и, после чего, смачно причмокнув, машинист заявил:

– Мне тут сон приснился.

И все же странная эта штуковина, – размышлял Валентин, буравя задумчивым прищуром ярко-желтый металлический набалдашник. – Словно бы роковая вещица выходит. Ну, точно! Прям кино сюжетное! Роковая и есть… Этот, хирургия-ампутация который – помер в лестничном валу. Я – чуть было машиниста этого треклятого не порешил… Хотя, давно уже надобно было бы…

Валька, прищурившись, уставился на машиниста, чьи по щенячьи довольные глаза созерцали все вокруг, иной раз остановившись на собеседнике и, как бы, продолжая неслышимый никем монолог.

«Вот идиот. Опять думает, что мне что-то рассказывает. Забывает человек рот раскрывать, ну что ж теперь, – подумал Валя, а вслух произнес:

– … – Валя выразительно уставился на того и принялся активно жестикулировать, встал со стула даже, для убедительности. Он делал все, будто бы рассказывает что-то вопиющее, не влезающее ни в какие рамки. Все, кроме раскрывания рта. Глаза он тоже выпучил и пилил ими собеседника. Тот, в свою очередь, притих, ну, можно было бы подумать, что он замолчал, если бы говорил до этого. Уставился на Валю с полнейшим недоумение в глазах. – Критин! – этим и закончил Валя свой молчаливый, вроде как, диспут и, для убедительности решивши, постучать указательным пальцем по голове машиниста. Этот крайний жест должен был развеять все сомнения и поставить жирнющую точку абсолютно во всем. Но, как говориться – начинается все именно с точек.

– Валь, ты бы это, проветрился чтоли сходил, – раздался знакомый голос за спиной Вали.

Валька вздрогнул, притих замерев. Вздернутую, для финального жеста, вверх руку – жгло холодом. В ней опять оказался тот злосчастный наконечник. Испуганно выбросив его в сторону и отшатнувшись, Валька с неизменным испугом в глазах, уставился на машиниста. Тот был спокоен, как тот разведчик весной и попивал свой чаёк.

Невозмутимость товарища подействовала на Валю, как вылитое на голову ведро холодной воды.

– Ты знаешь, это дичь какая-то, – Произнес слесарь, вытаращившись на тот угол, в котором поблескивал злосчастный металл, – а я не люблю дичь.

– Да уж, точно. Тут с тобой не поспоришь, – вздохнув, согласился Гриша, вновь усаживаясь на свое прежнее место. – Ладно, убедил! Погнали. Проветримся.

Гриша поставил кружку с недопитым чаем на столешницу и встал, подойдя к зеркалу, принялся поправлять на себе галстук. Валя решил последовать его примеру.

– Нам бы тоже нужно галстуки выдавать, – проговорил Валя, укладывая расческой назад редкие волосы и помогая себе рукой.

– Кому это – нам? Вот на́м выдают, положено. Кого ты первым видишь из туннеля? Правильно – машиниста. Машинист – это гордость метро. А метро – гордость машиниста. Потому то у нас такое все метро красивое и машинисты тоже должны быть опрятными. А тебе зачем? Тебя все-равно никто не видит кроме меня.