Лидочка смеялась и кивала кудрявой головкой.

Сидящая напротив меня взрослая девушка Лида Воронцова так подвела тогда итог своим детским воспоминаниям:

– Мама меня, конечно, понимала, но была мещанкой, вот у нее ничего в жизни и не получилось! Семья, работа… Ну кем она стала? Закройщицей в ателье? Это же кошмар – все эти захолустные дамы с претензиями! Хотя… Она мне по-настоящему счастья желала, а папа… Знаешь, Маша, он вообще-то хороший был, но мягкотелый!

Я проследила, как Лида одним щелчком сбила с голубой, вытертой местами до неприличной белизны клеенки таракана, пытающегося пересечь стол. В нашем общежитии этих шустряков-прусаков было не счесть. Видимо, они тоже обрадовались, что вдруг, откуда ни возьмись, появилась еда и, пока она не пропала, стали размножаться впрок. Я им втайне сочувствовала.

– Ну это ведь твои родители… – вздохнула я на Лидины жалобы. – Они тебя любили, потому переживали…

– А тебе и не понять! – рубила с плеча аккуратистка Лидочка. – Ты же сама распустеха. Да что это такое! Морят их морят… Надо все тут «дустом» как следует засыпать.

Последнее относилось к тараканам.

– Папа вообще не верил, что я всего достигну! Он только качал головой и вздыхал – «академиком»! И все маме твердил: «Разве об этом нужно девочке думать. Пусть человеком хорошим вырастет, счастье свое встретит».

Лида пренебрежительно повела плечами:

– А где оно, счастье? В чем?

Мама звала ее Дусей – сокращенно, но очень соответственно внешнему виду доченьки. Я видела ее детскую фотографию – круглые щечки, пухлые губки «бантиком» – чтобы представить этакого ангелочка академиком – какое нужно воображение иметь! Хотя, надо признать, подобные мысли рождались у матери не на пустом месте. Лида говорила, что была одаренным ребенком: с трехлетнего возраста уже умела читать, а немного позже – писать печатными буквами, легко прибавлять-отнимать разные числа, что согласитесь, рановато и заставляет предполагать незаурядные способности.

Нужно ли добавлять, что одета Дуся была как куколка: не зря мама трудилась в самом большом ателье города.

Слушая рассказы Лиды о ее детстве, я невольно припоминала минувшие годы и свое детство, хотя многое, из того, что со мной произошло, вспоминать не очень хотелось…

…Моего отца репрессировали в далеком довоенном декабре. Тогда мы жили в большой, так называемой «докторской» квартире. В квадратную прихожую выходили три жилые комнаты и папин кабинет; я смутно помню высокие потолки, а еще – белую блестящую комнату с чугунной ванной и круглые «голландские» печи во всех помещениях. Дрова заносил хмурый дядька в больших валенках, входивший в квартиру «черным ходом», как и молочница-чухонка, и булошница с огромной корзиной, полной калачей. Их мы ели на завтрак – они были белые, с кармашком на боку… Я особенно любила, когда горячие, с кусочком сливочного масла – невероятно вкусно.

Папа в тот вечер принес домой чудо – маленькую елочку! Она была настоящая, живая и очень пахла лесом. Мама испуганно вскинула глаза, в них был страх.

– Все в порядке! – радостно объявил папа. – Разрешили! Он улыбнулся и выразительно посмотрел туда же, наверх, видимо намекая на самую высокую власть. – В Кремле тоже елка.

До декабря печально памятного многим тридцать седьмого года этот праздник в нашей стране был запрещен.

Новогодняя ночь, щекочущий аромат ванильного печенья, слившийся с необычным запахом елочной хвои. «Все тридцать три удовольствия».

Отчетливо помню этот день – как бабушка, хлопнув духовкой, поспешно вытирает руки о фартук и бежит отворять дверь. Мы ждем гостей, кого-то с папиной работы. Я думаю: сейчас снова случится чудо! Но нет, что-то нелепое и чудовищное в этой своей нелепости проносится по квартире: грязные следы от сапог на ковре, разбросанные по отцовскому кабинету бумаги, и гости – страшные, в черном, скрипучем. Неужели мы именно их ждали??? Неужели они спустились оттуда, сверху, куда только что, улыбаясь, смотрели родители?