Всю жизнь далекая от религии, тут она бормотала шепотом, сумбурно, неистово: «Господи, если ты есть, верни Митеньку. Умоляю, Господи. Пусть только он найдется! Пусть только он будет жив…».

Вернулись от матери они ни с чем. И почти сразу ушли. Никита вместе с поисковиками отправился обходить дворы и улицы. А для неё время как будто остановилось…

Паника сменилась тяжелым оцепенением. Правда, потом, среди ночи, проснулась Маша, вся в слезах. И через не могу приходилось как-то справляться с собой, кормить её, качать, успокаивать, загоняя вопль ужаса в самую глубь души.

А утром пришёл Никита. Инна, подскочив с дивана, кинулась к нему, но увидела его лицо и остановилась в страхе.

– Нет, только не говори, что… Пожалуйста, нет…

Никита смотрел на нее со смесью острой жалости, вины и горечи. И этот его взгляд убивал. В сердце будто разом впилось тысячи ледяных игл. Только не это! Только не самое худшее!

– Что с ним?! – выкрикнула Инна.

– Мы не нашли его. Инн, я только что из полиции. Мы посмотрели записи с камер. В общем, опер говорит, что Митю, скорее всего, забрали. Просто он свернул за поворот и всё. Исчез.

– Как забрали? Что значит – забрали? Что значит – исчез? Кто его мог забрать? Зачем? – захлебываясь рыданиями, кричала она.

Но Никита молчал.

_______________________

СПОЙЛЕР!
Для вашего успокоения, дорогие читатели, еще раз напомню - ребенок жив и в целом здоров. И чуть позже найдется.

17. 17

В доме стоял терпкий запах успокоительных капель. От них плыла голова, а тело казалось ватным. Инна сидела на диване в оцепенении и неотрывно смотрела перед собой в одну точку.

А всего час назад она опять билась в истерике. Потому что после слов «Митю забрали» в голове всплывали картины одна другой страшнее. Обрывки жутких происшествий из новостей, которые она всегда старалась не слушать и не читать. Однако что-то как-то да отложилось в памяти, и теперь страх в воспаленном мозгу рисовал сплошные ужасы.

Внутренности выкручивало от мысли, что её мальчика мог кто-то обидеть. Она металась, кричала, сгибалась пополам, задыхаясь. Никита ловил её, прижимал к себе, что-то говорил, но все его слова тонули в горестном крике.

Кажется, Инна обвиняла его. Колотила в грудь, хлестала куда придется, пыталась вырваться, но он не выпускал, пока она, истощив все силы, не обмякла. Потом опять заставил выпить это чертово успокоительное. И теперь она сама себе напоминала полудохлую рыбу.

Правда, внутри все равно жгло и кровоточило.

«Маленький мой, где же ты? Прости, что не защитила… – шептала про себя. – Что не уберегла».

И как назло, вспоминалось всё самое плохое. То, о чем и прежде думать было стыдно. А сейчас – вообще хоть в петлю лезь от ненависти к самой себе, от чувства вины.

Буквально на днях он нарисовал картинку «Моя семья». Обычный детский рисунок: домик, полянка, солнце, мама, папа и ребенок.

«А где Маша?», – спросила тогда Инна. Митя юлил, придумывал отговорки, но пририсовать сестру отказался наотрез. Дошло до слез, криков и стояния в углу.

Господи, зачем она к нему так прицепилась с этим рисунком? Как могла она свою горечь выплеснуть на него?

И тут же вспомнилось, как он выспрашивал у нее жалобно, кого она больше любит: его или Машу. И почему-то так расстраивался на ее ровное: «Одинаково». Ну, что ей стоило хоть раз его утешить? Сказать, что, конечно же, он ей безумно дорог? Что бесконечно любим? А она ещё и Никиту ругала, когда тот шёл у Мити на поводу и потворствовал его капризам.

Один раз они даже поссорились с Никитой. Не глобально, но оба остались друг другом недовольны. Это как раз тогда всплыли Митины прогулы, и её вызвали в школу. Было самое начало второй четверти. Сначала Инна долго уговаривала Аллу Арнольдовну приехать посидеть с Машей. Та долго возмущалась, но все же приехала. И, как всегда, наговорила кучу «напутственных слов» так, что Инна шла в школу уже вся на взводе. А Митька семенил рядом, еле поспевая за ней, и испуганно частил: