– Ну что, молодёжь, заняться нечем? Пошлости на заборах пишем.

Женя, понимая, что мы всё-таки виноваты, всё же попытался как-то оправдаться:

– Пошлостей нет, товарищ сержант. Так – названия рок-групп.

– Да?

Интуитивно сержант понимал, что правонарушение мы совершили. Но в его голове все уличные правонарушители стереотипно делились на три группы: «распивающие спиртные напитки в общественном месте и находящиеся в состоянии алкогольного опьянения», «выражающиеся нецензурной бранью в общественном месте» и «наносящие друг другу телесные повреждения из хулиганских побуждений в общественном месте». Мы не дрались, алкоголем от нас не пахло, значит, нас следовало определять к «выражающимся». Сержант взял Женю под руку и пошёл с ним вдоль забора, но уже в обратном направлении. Вначале он прошёл мимо непонятного ему The Beatles. Затем настороженно мимо таких же непонятных Aerosmith и AC/DC, затем уже зло мимо Pink Floyd и Led Zeppelin и уже почти в отчаянии мимо The Doors и Jim Morrison. Как вдруг удача запрыгнула в руки сержанту! Он склонил голову над лицом Жени, глядя в упор в его глаза. Руку с выставленным указательным пальцем направил в сторону забора и, выделяя каждую букву в своих словах, спросил:

– А это что?!

– Что? – робко спросил Женя. «Это их не спасёт», – промелькнуло у него в голове.

– Это!!! Что?!! ХЕР-ндрикс кто написал?

«Роковая» ошибка Жени. Хендрикса тоже следовало написать английскими.

– В машину! – скомандовал сержант.

И мы безропотно подчинились ему. Сидя в машине, не спеша катящейся к отделению милиции, я несильно переживал о случившемся. Ну действительно, что мы, бывшие пионеры и лишь по воле судьбы случайно не ставшие комсомольцами, будучи к этому, в принципе, вполне идейно готовыми, такого сделали? Я представлял себе, что в отделении милиции с нами сейчас проведут профилактическую беседу, погрозят пальцем да отпустят по домам. В крайнем случае сообщат в школу и родителям. В са-а-амом уж крайнем случае дадут нам краску и кисточки и мы подобно героям Марка Твена закрасим свои художества. Для приближающейся на нас середины 90-х с её массовыми драками, рэкетом, погромами на рынках и заказными убийствами художественная роспись на заборе, на мой взгляд, ну никак уж не была достойна внимания милиции. К слову сказать, этот забор через несколько лет (каких лет – месяцев!) будет так и в таких выражениях исписан, что рядовой Х..Й будет на нем смотреться как буковки из прописи первоклашки-отличницы.

Заведя нас в отделение милиции, сержант передал нас и пару наспех нацарапанных бумажек такому же сержанту, только пониже ростом и поуже в плечах. Этот сержант подвёл нас к сваренной из массивных металлических труб клетке, официально называющейся камерой для административно задержанных, а в простонародье понятным каждому словом «обезьянник», открыл его массивную дверь и скомандовал:

– Заходим.

– Куда?! – возмутился я.

– Сюда! – проорал сержант. – А шнурки и всё, что из карман, сюда!!! – И сержант со звуком ткнул пальцем в стол, который располагался при входе в обезьянник.

К огромному недовольству сержанта, после того как мы вынули из нашей обуви шнурки и освободили наши карманы от содержимого, мы не положили всё это к нему на стол, а швырнули. Часть монет разлетелась по давно некрашеному полу отделения милиции. Одновременно с грохотом закрытой сержантом наотмашь двери обезьянника в наших головах прозвучала одна и та же мысль: «Послушали, бл..дь, проповедь».

Поскольку мы были доставлены в отделение милиции утром, мы оказались первыми обитателями обезьянника в этот воскресный день. Но поскольку жизнь вокруг шла своим обычным чередом с её «распивающими», «выражающимися» и «дерущимися», в одиночестве сидеть нам долго не пришлось. Вначале сержант закинул к нам двух алкашей, которые нагло опохмелялись прямо из горла возле входа в магазин и попались на глаза проезжавшему мимо них всё тому же «Сержанту Пепперу», который нёс свою службу в этот день в центре города. Потом привезли устроившую драку в пивном баре компашку. Потом каких-то кавказцев. Затем не говорящего по-русски узбека. Кого-то ещё, и ещё, и ещё. Несмотря на замкнутость бытия, настроение у временных обитателей обезьянника было хорошим и даже весёлым. Во-первых, потому, что они по большей части относились к категории «распивающие», а во-вторых, потому, что все понимали, что это состояние замкнутости временное, никто из них не был доставлен за совершение каких-либо серьёзных правонарушений, не в КПЗ же, мол, сидим (тьфу-тьфу-тьфу), через пару часов всем грозят незначительные штрафы и можно будет снова присоединиться к «распивающим», но только укрывшись в подъездах или квартирах. Веселья в обезьяннике добавляло то обстоятельство, что каждый из его временных обитателей, за исключением разве что не говорящего по-русски узбека, непременно считал свои долгом спросить у нас, за что мы тут сидим. «А вы, ребята, за что доставлены-то?» – «А на заборе писали». – «А что написали: „х..й“ или „ёб вашу мать“? Ха-га-га-га-га-га-га». В эти очередные приступы общего смеха мы опускали глаза вниз и сидели с понурыми головами. Лучше б на самом деле «х..й», что ли, написали. Не так обидно сидеть было бы. Из всех вынужденных гостей металлической клетки озабоченно выглядел только один мужик. Он прислонился к одному краю решётки и долго и задумчиво там стоял. Потом начал прохаживаться взад-вперёд и так же задумчиво встал уже у другого её края. Мыслями он был где-то далеко, явно не здесь. В какой-то момент он решительно подошёл к нам и жестом попросил нас склонить к нему поближе наши головы: