Теперь всё встало на свои места! Этот человек уже в юности был религиозным фанатиком, и это определило всю его судьбу. Семнадцать лет жил он в доме своего отца на правах самого последнего раба, терпел поношения и побои от людей, которые должны были служить ему, каждый день видел мать и жену, плачущих от тоски по нему, жалел их, но не открывал им себя! Он изводил себя и близких ради счастливой загробной жизни! Его Небесное Царство – «морковка на верёвочке», которую он сам себе подвесил! Или не сам? Может, это сделал Бог (если допустить, что Он существует)? Да какая разница, кто подвесил морковку! Психика человека распадается со смертью тела! И даже если осколки личности ещё влачат какое‑то существование, оно не стуит и одной материнской слезинки! В Карфагене знатные люди приносили в жертву Молоху своих младенцев, а этот несчастный принёс в жертву Богу свою мать, своего отца, свою супругу и самого себя. Он положил на алтарь этого чудовища всё, что только мог: терпел немыслимые лишения, унижался, иссушал свою плоть, коверкал душу. Его Бог – жестокий тиран, постоянно требующий жертв и не дающий ничего взамен. Ни одного доказательства существования рая и ада не получило человечество вплоть до двадцать седьмого века! Жизнь этого человека была построена на детской вере в потустороннее добро, которая оправдывала то зло, что он причинял своим родным. Какое страшное разочарование ждёт его в момент смерти!

Пока Эль размышлял, человек стоял и молился. Он был абсолютно счастлив. Слёзы радости текли по его впалым щекам, светлая улыбка озаряла иссохшее лицо. Его глаза блестели, как у того смертника в Александрии и христианина из Сан‑Франциско. Он не боялся умирать, он жаждал смерти, с восторгом ждал её приход!

Эльвейс сам не заметил, как стал громко кричать: «Будь милостив к себе и своим близким, не умирай! Открой себя тем, кто тебя любит, кто хранил тебе верность тридцать четыре года! Хоть остаток дней своих проживи по‑человечески!»

Элю хотелось достучаться до этого человека, объяснить ему, как он заблуждается. Мальчик забыл, что между ними нет связи, что тот не может его услышать. Но странное дело: фанатик как будто почувствовал чьё‑то присутствие в каморке. Он вздрогнул и стал озираться по сторонам, словно ища кого‑то взглядом. Потом посмотрел Эльвейсу прямо в глаза и прошептал: «Отойди от меня, сатана! Ты мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое!»

* * *

Когда взволнованный Эль вышел из барокамеры, Инструктор уже сидел в своём кресле. Он укоризненно посмотрел на мальчика и сказал:

– Эльвейс! Ты отправился в прошлое без разрешения! Как ты мог так безнравственно поступить? Судя по показаниям приборов, во время экскурсии ты испытал сильный стресс. Ты хотел проследить за судьбой какого‑то конкретного человека? Почему ты не дождался моего возвращения? Стресс стал следствием нарушения правил. Я очень разочарован в тебе!

Эль стоял, понурив голову, и не знал, что сказать в своё оправдание.

* * *

Вечером у него состоялся разговор с Папой и Мамой.

– Ты понимаешь, Эль, насколько серьёзен твой проступок? – отчитывал мальчика Парадин. – Ты пошёл на поводу у своих желаний, нарушил правила. Это – преступление против общества! Высший Совет доверяет тебе, но ты не оправдываешь его доверия. Как только тебе предоставили свободу, ты тут же употребил её во зло!

– Всё было подстроено, да? – спросил Эльвейс. – Вы специально проверяли меня?

– Да, мы проверяли твою сознательность и чувство ответственности, и ты не прошёл испытание, – ответил Папа. – Это уже второе проявление безнравственности с твоей стороны. Постарайся усилить самоконтроль, Эльвейс, на тебя возложено столько надежд! Будущее всех людей зависит от того, насколько безупречным ты станешь! Не подведи нас!