– Главная моя проблема – это ты, – ответил я брюзгливо.

– Увы, она неразрешима! – ухмыльнулся Владимир, сочно хрупая.

– Да, легче прибить.

– Ше-еф! – жизнерадостно взвыл Киврин. – Это же не наш метод! Где человек – человеку?

Встав в академическую позу, он вытянул руку и разжал пальцы – огрызок спланировал в урну.

– Всё! Готов к труду и обороне.

– Ром, – кисло сказал я, оборачиваясь к хихикающему Почкину, – где данные лунных детекторов?

– Вот! – засуетился тот, подхватывая ворох регистрограмм. – Я всё свел уже, чтобы с дисплея читать.

– Ага… – не отрываясь от экрана, я нашарил рукою стул, и уселся. – Ага… Короче. У меня, наконец-то, руки дошли до одной… хм… проблемки. За что мы тут орденами увешались, помните? Как «прокол» схлопнулся? А теперь давайте посчитаем реальное энерговыделение при взрыве стандартного 30-килотонного плутониевого боеприпаса в «Дзете».

– Уже, шеф! – картинно ответил Володька. – Больше двухсот килотонн.

Почкин выразительно хмыкнул:

– А не многовато ли?

– Рома! – голос Киврина обрел покровительственный тон. – Во-первых, плутоний распался в дзета-пространстве на все сто процентов, а не на треть, как это происходит здесь, у нас. А, во-вторых, в «Дзете» ядро Pu-239 при делении распадается не на два, а на четыре осколка, что высвобождает значительно больше энергии!

– Не верю! – театрально провозгласил Почкин.

– Ладно вам, актеры из погорелого театра, – забурчал я. – Мне тоже без дела не сиделось. По моим расчетам, спецбоеприпас рванул с тротиловым эквивалентом в двести десять килотонн. Но! Я вас почему сегодня собрал? Вчера дозвонился Ванёк… э-э… контр-адмирал Гирин. Они, с генерал-майором Зенковым на пару, трясли с экрана армейской методичкой Зельдовича-Харитона, по которой и определили, что тротиловый эквивалент взрыва составил всего сто килотонн, но никак не двести десять! Вопрос знатокам: куда делись сто десять килотонн? Пропажа материи, однако, причем недостача существенная – пять грамм!

Я даже зажмурился от удовольствия, наблюдая, как у Володьки вытягивается лицо, а Ромкино плющится будто. Киврин глянул на меня с подозрением, глаза у него блеснули, и он пихнул Почкина локтем в бок:

– Ром… Шеф знает ответ. Но с нами не делится! С верными товарищами, с лучшими друзьями…

– Версии есть? – прищемил я хвост птице-говоруну.

– А как же! – браво хмыкнул Владимир. – Материя ушла в совмещенные пространства.

– Теплее, – мои пальцы перебрали воздух в неопределенном жесте.

– Но не в сопредельные… – медленно выговорил Роман, и заслужил мой одобрительный кивок.

– Горячо!

– Шеф…

Упруго встав, я прошелся к окну, выходившему на стоянку и сквер с памятником погибшим ученым.

– Не уверен, что мои суждения так уж истинны, тут еще пахать и пахать…

– Не прибедняйся! – фыркнул Владимир.

Полюбовавшись чистыми и незамутненными горизонтами, я сунул руки в карманы, и повернулся к коллегам.

– Помните, как мы под новый год спорили о структуре взаимопроникающих пространств?

– Еще бы не помнить! – воскликнул Роман. – Стоим, как дураки, с шампанским, а на часах уже полпервого!

– А я тогда додумался до сингонии миров… – вымолвил я с загадочным видом.

– Это по-каковски? – озадачился Киврин.

– А это я у минералогов нахватался, – хмыкнул я с долей ностальгии. – Сингония – это такая группа симметрии кристаллов. Какая у кристалла система координат… ну, там выбираются его оси симметрии или ребра… к такой сингонии он и принадлежит.

– Ух, ты! – восхитился Почкин. – Великие Кристаллы!

– Стоп! – вскинул руку Володя, заговорив напряженным голосом: – Я, кажется, понял… «Альфа», «Бета» и «Гамма» – это сингония? А «Дельта»?